Мотылек в бамбуковой листве

– Да… так вот, я, конечно, вашей утрате сочувствую, к вашим горестям, выражаясь прямо, отношусь понимающе – у меня и самого, знаете! – но я не по личному, а поинтересоваться к вам заглянул… не помните ли, за прошедшее время, может, кто к вам домой наведывался, кому вы не открыли… или, быть может, звонил? Не упомните? Никто не изъявлял желания с вашим мужем, Ярославом, связаться? В личной встрече, например, или поговорить по телефону не спрашивали… никто контакта не искал с ним? Не угрожал ли вам, не провоцировал ссору…

У Тамары Родионовны чуть прояснился взгляд:

– Ссору провоцировал? А кто мог… Никто со мной ссору не провоцировал, но что звонками надоедали – это да, такое было, мужчина какой-то, на прошлой неделе еще, спрашивал Ярослава по фамилии, мол, это Черницына квартира? А я ему, что Ярослав умер… но он несколько раз перезванивал, будто не поверил мне или ждал чудесного воскресения Ярослава – да, три-четыре раза звонил! – может, не один и тот же мужчина, не гарантирую, что один и тот же. Ни имени, ни фамилии не назвал, я спрашивала – раз-второй, – а он только трубку клал.

– А вы… прикиньте, сколько ему – по голосу, – лет было?

– Мужчина что – это ясно, а возраст – кто ж знать может! Да еще по голосу. Как тут можно сказать с уверенностью.

Данила принужденно-согласно, смиренно кивнул.

– Ну, вы предположите.

– Мужчина был, не мальчик какой. Голос мужицкий, с хрипотцой и громкий, аж в трубке электричество стрекотало.

– Ясно. Соболезную по поводу вашего мужа.

– Спасибо. А у вас супруга есть? – спросила Тамара.

– Умерла, – коротко ответил Данила, – я номер наберу, сделаю лейтенанту нашему звоночек и сразу отретируюсь…

– Пожалуйста, если надо. У нас с Ярославом детей не было.

– У нас с Софьей тоже – не в таком мире.

– Грустные мысли у вас.

– Отнюдь.

– …может, вам стакан воды принести?

– Не откажусь. Спасибо вам.

Тамара вышла, Данила дозвонился до коммутатора:

– Осечкин, ты? Это Крещеный. Передай Варфоломею, что по Черницыну тупик. Глухой и беспросветный. Он концы отдал еще в августе, но Ефремов с ним, надо думать, искал встречи.

Данила положил трубку, оглянулся и громко сказал:

– Мне уже пора, Тамара, вы дверь за мной закройте, – он прислушался, постоял секунду-другую, – Тамара, я ухожу!

Подумал, засомневался, чертыхнулся и в несколько шагов прошел к кухне, где увидел Тамару, сидящую, содрогаясь, на стуле с перепачканным кровью ножом в правой руке, а на левой – сильно, с горячностью, глубоко располосовано хрупкое девичье запястье. Кровь струится по пропитавшемуся мягкому халату бирюзово-зеленого оттенка моря, капает на линолеум.

– Не хочу умирать, – сказала Тамара, – и без Ярослава жить! Помогите мне!

Данила громко окликнул товарищей, которые сей же миг вломились в квартиру, а сам осторожно взял нож у не оказавшей сопротивления Тамары, отложил на край стола, приговаривая какие-то нелепые, неподходящие слова. И вдруг ему стало душно, жарко, тошно, заколотилось сердце в тупой, сдавленной, деформированной пустоте, и постепенно пульсирующий, запотевающий, как оттаивающее окно мир начал погружаться влажным, наэлектризованным шаром в пестрое, лучезарное и необъятное гипертоническое марево, в котором очерчивались искристыми каруселями и сказочными качелями созвездия, а потом отовсюду – хлынул густой мрак.

Варфоломей повторил свой маршрут от универсама и вернулся обратно на Головольницкую улицу, где его нетерпеливо дожидался откашлявшийся участковый инспектор, сразу сопроводивший Варфоломея к свидетелю, жившему через улицу, в соседнем доме и, по его словам, наблюдавшему из окна убийцу Ефремова – и Варфоломей, конечно, потер ладоши, скомандовав тщедушному участковому, ну-с, веди меня! – к пузатому мужичку по фамилии Пуговкин, Гавриил Варламович, встретившему их на пороге своей квартиры и вышедшему к лейтенанту и инспектору босяком, в футболке и широких трусах, покачиваясь слегка на жилистых кучерявых ножках, непропорционально худых в сопоставлении с верхней половиной массивно-мускулистого туловища.

Варфоломей представился сам и представил участкового инспектора, и сказал:

– Вы, стало быть, по вашим словам, убийцу видели?

– А-то! – сказал Пуговкин, – и не одного – а целых трех!

Ламасов поглядел на инспектора, а тот кивнул на Пуговкина.

– Трое в лодке – уже что-то, – Ламасов снял шапку и отряхнул о штанину от снега, – ну-с, родной, рассказывайте!