Мотыльки

Застрявшая тёмная молодь неистово взвыла, пытаясь толстенными щупальцами, растущими среди рогов, переломить раздвоенное дерево, обвивая то, будто свора питонов душили нечто крупное и несоразмерное. Там и тут слышался топот копыт. У каждого такого дитя богини всех рогатых было столь много лап, что постоянно держался морок иллюзии перемещения целого табуна, целой конницы, что навевало невероятный трепет.

Я бежал вперёд, как велено, но всё равно притормаживал и поджидал отца, превозмогавшего всю царящую внутри его израненного тела агонию. Там могли быть пронзены органы, сломаны рёбра, боги его знают, что ещё, если боги помимо той космической немыслимой бестии, конечно, вообще существуют…

Кажется, теперь я никогда не смогу спать. Мне будут сниться, если не белые дышащие черепа за окнами с их длиннющими языками, то уж точно рыжевато-огненный взор средь копошащихся отростков бесчисленных щупалец, одни из которых венчались крючьями когтей, другие перерастали во все виды клешней, а третьи были усеяны присосками то с одной, то со всех сторон своего цилиндрического змееподобного тела с коническим окончанием. Хотя, казалось, там были также и тончайшие усики, и просто такие, склизкие, подобные кольчатым червям, не имевшие ни когтей, ни зубов, ни шипов, просто гладкие, развевающиеся в воздухе в таком невероятном количестве, словно густые волосы чьей-то причёски на небольшом ветерке.

Выходя на опушку, мы двигались к кострам, а там с самодельным факелом бегала длинноволосая фигура, возжигая всё новые, окружая пространство обилием огня, и в силуэте этом без труда угадывался суматошный Антон, оставленный папой охранять дом, что тоже был уже относительно неподалёку.

Я вышел первым, но не бросился к нему, а решил подождать отца, как будто выход из леса на залитую бледными лучами небесной скверны небольшую поляну и следом располагавшуюся широкую сельскую дорогу выглядел хоть сколько-нибудь безопасным и позволял вот так переждать прям здесь.

Прижимая ладонь к груди, дабы отдышаться после всего пережитого, да ещё такой нервной и стремительной пробежки, я думал, сердце попросту разорвётся, не выдержав нагрузки, столь сильно стучало оно и подёргивалось изнутри. Брат звал к себе, кричал всё «скорее» и «скорее», а я стоял, смотрел на него и оглядывался, ждал, когда из темноты ветвей доковыляет папа.

Антону бы бросить кострища да подбежать к нам, помочь отцу, став опорой, и вместе бы дотащили его поскорей до дома, повыключали бы везде свет, повелел бы им вырубить этот генератор, всё рассказав, что увидел… Я махал ему, звал сюда, к нам, манил на помощь, а Антон стоял с факелом, опешив, уставившись на меня и стоя между кострами, будто боялся подходить ближе к лесу или словно не верил, что из темноты меж деревьями вот-вот появится папа.

Наконец, он таки показался, выходя на опушку, но вид его был совсем плох. Нижняя губа вся в крови, от неё алый слой по всей бороде, дыхания не хватало, нога с раненным бедром, понятное дело, прихрамывала, да ещё вдоль бока было несколько ранений на теле. Это даже не удар быка на корриде, у тех хотя бы рогов всего два растёт из головы. А тут из этих непонятных туш на куче лап, из спины их прорастали десятки! Плюс ещё кусачие головы, похожие на черепа наших животных, но едва ли имевших близкое родство с земной лесной фауной.

Я теперь понимал, что эти создания к нам прибыли из космоса. Их богиня принесла своих детей, чтобы плодились на нашей планете, а мнение человечества никто не учитывал. Нас в лучшем случае считали едой. И, может, только находящие общий язык с паранормальными силами всякие языческие жрецы да шаманы могли в том или ином виде находить контакт с этим живым источником безумия, потребовавшим служения, подчинения и зверских актов убийства и каннибализма, дабы оставить из нас в живых для себя хоть кого-то, кто бы снова пел и читал заклинания, чертил в угоду божеству таинственные знаки, возводил бы в честь Чёрной Козы всякие храмы…

Но заслуживает ли такой жестокий бог поклонения? Как мог дядя Олег поступить так? Предать всё и всех, нас, свою семью, и похитить меня, желая убить во славу склизкой мерзости, явившейся по наши души… Может, лучше умереть в любви, чем жить в хаосе? Исчезнуть в объятиях того, кто действительно дорог, уйти в иной мир вместе, не страшась ничего, чем под ужасом страшной кончины совершать безрассудные варварские деяния, уподобляясь допотопным вымершим культам сгинувшим в веках цивилизаций, превращаясь под гнётом диковинного хтонического исчадья в людоеда и тоже в какое-то чудовище, уподобляясь сошедшей с небес чуме…

Казалось, эти существа здесь повсюду – и в лесу, и в деревне был слышен их топот и клокочущий насмешливый визг. Они, откуда бы ни прибыли, не считали людей расой себе подобной. Мы стояли для них намного ниже в пищевой цепи, а все наши научные достижения, культура и искусство выглядели для них пустым звуком, не достойным внимания древних богов, сколь бы таких ни было.