Мозг серийного убийцы. Реальные истории судебного психиатра

– Они не видят другой стороны. Моя истинная сущность – это великая тайна!

Куда делся серийный убийца, державший в страхе весь Париж? Я сижу напротив Зверя Бастилии и слышу, как он говорит о своей застенчивости, при этом замечаю, что так оно и есть! С Ги Жоржем мы постоянно балансируем между очевидной нормальностью этого человека и ужасающей чудовищностью его преступлений. Это одна из отличительных черт расщепления, он не способен собрать себя воедино. А за ним и мы не можем этого сделать. Как и многие психопаты, он культивирует миф о бунтаре:

– Там, снаружи, меня ничто не в силах остановить! Хочу всегда оставаться вне рамок!

То, что подходит большинству, – работа, социальные ограничения, интерес к политике – не для него. На свободе у него нет никакого причала и, если можно так выразиться, никакого якоря в виде родственных связей. Получи он сейчас возможность покинуть тюрьму, не стоит и надеяться на то, что он добровольно сдастся полиции или вернется в камеру. Это значило бы признать свою вину и подчиниться закону! Психопаты – это мятежники, не признающие никаких причин для бунта, кроме своих собственных. Между Ги Жоржем и его выбором, между ним и остальными людьми не может существовать никакой третьей стороны. Он увидит в этом потерю контроля и, следовательно, повторное вскрытие личных недостатков. Он потеряет свои защитные навыки.

Тем не менее я отмечаю исключения в этой линии поведения. Отбывая наказание за незначительное правонарушение, Ги Жорж получает разрешение на увольнительную. Вопреки своему обыкновению, он возвращается в тюрьму сам. С этим фактом не поспоришь. Но за этот краткий промежуток времени он совершает свое первое преступление! А в тюрьму приходит, чтобы укрыться. Причем его цель состоит не в том, чтобы помешать себе сделать это еще раз. Он намерен избежать ареста за убийство. Я объясняю этот поступок тем, что в нем еще не было ощущения безнаказанности и всемогущества. Он еще не включился в процесс преступного повторения.

Этой постоянной непокорности противостоит иллюзия о том, что он может управлять своей судьбой. Ги Жорж развивается в двоичной вселенной, и социальные отношения сводятся к соотношению сил: если он теряет власть над миром, то чувствует опасность, – мир грозится обрести власть над ним.

Однако когда Ги Жоржа ловят, он подчиняется правилам. Контраст между его необузданным образом жизни на улице и спокойствием в тюрьме разительный. Находясь за решеткой, он почти безмятежен, словно остановлен в своем безумном беге, и, похоже, способен поддерживать определенную непрерывность усилий: он сдал экзамены за неполную среднюю школу и показал результат 15/4 в теннис. Отчасти он даже проявляет сознательность:

– Мне лучше оставаться в тюрьме. Снаружи я представляю опасность!

На воле он был словно огнем охвачен сумасшедшим бегом, будто старался раствориться в пространстве. Я не восхваляю тюрьму как таковую, а только замечаю, что в данном случае закон прерывает этот процесс. Независимо от того, заперт он или нет, находясь под наблюдением представителей закона, субъект держится в рамках. После одного из своих преступных деяний Ги Жорж получил условный приговор и оставался спокойным до тех пор, пока помощник судьи не объявил ему об окончании срока наказания. Тотчас же он сорвался с якоря. Не видя буйков и преград, он, по его собственному выражению, «послал все подальше» и вернулся к бродяжничеству и тяжелой форме пьянства. Выйдя за рамки, он только что не взрывается, – это свободный электрон, способный на худшее.

Серийных убийц зачастую принято относить к категории сексуальных садистов. Считается, что это жестокие люди, которые наслаждаются, творя зло.

Такое случается редко. Когда подружки Ги Жоржа дают показания, они описывают его как мужчину, способного быть чувствительным и внимательным, предпочитающего стандартный секс. Ги Жорж занимался любовью, как самый обычный человек! Сам он редко рассказывает о связях с женщинами. О жертвах он отзывается следующим образом:

– Они были милыми. Я думал, что получу удовольствие, но ничего подобного не произошло.

Признавшись, что увиденная им в кино сцена насилия возбудила его, он тут же уточняет, что фантазии на эту тему пришли ему в голову сразу же после первого убийства, как будто переход к делу исчерпал источник вдохновения. О садизме здесь не может идти и речи, поскольку он подразумевает партнера-мазохиста и минимум психической сценарной работы. Нельзя путать сексуального извращенца с субъектом, который иногда вступает в самые обычные отношения, а порой совершает чудовищные убийства. Вопреки распространенному мнению, мы сталкиваемся не с эротизацией процесса причинения зла, а с проявлением разрушительной силы, которая активизируется под влиянием внезапного импульса.