Мозг серийного убийцы. Реальные истории судебного психиатра

Мы в центре нарциссического извращения в его крайнем проявлении. Его особенность – перенос на другого своих исходных конфликтов и в то же время отрицание существования этого другого, отказ присвоить ему человеческий статус. Другой овеществлен, обезличен, чтобы не вызывать сочувствия. Жертва – безымянный объект, который позволяет убийце использовать все виды архаичных проекций. Когда Ги Жорж делает уступку: «Я думаю о том вреде, который причинил ей, ее родным и друзьям», – очевидно, что он произносит лишь то, чего от него ожидают.

Малейшее чувство вины разрушит его оборонительную стену: нарциссическое извращение позволяет ему противостоять риску поражения. Если Ги Жорж и способен видеть в другом человеке собрата, это точно не относится к его жертве и не происходит в миг преступления.

В эту минуту пассивность превращается в активность, страдание – в наслаждение, беспомощность – во всемогущество. Субъекту больше не угрожает разрушение, он разрушает сам. Он больше ни от кого не зависит и полностью подчиняет себе жертву, держа ее в своей власти. Отныне он не хрупкое, отвергнутое существо, но некто всемогущий, несокрушимый и бессмертный. Эта сверхзащита позволяет использовать жертву для восстановления внутренней целостности и укрепления механизма расщепления «Я». Самовлюбленный извращенец использует окружающих, особенно своих жертв, как домашнюю утварь. Он может без раздумий убить их, а затем избавиться, как от мусора.

Довольно быстро он осознает, что за первым убийством неминуемо последует следующий акт насилия, который завершится кровопролитием.

– Сначала кровь пугала меня, потом я привык и больше ничего не чувствовал.

По словам Ги Жоржа, два или три раза он колебался, прежде чем лишить жертву жизни. Но навязчивая идея, во власти которой он находился, оказывалась сильнее.

При воспоминании об убитых молодых женщинах Ги Жорж хранит ледяное спокойствие. Он начинает со слов:

– Буду честен, я ничего не ощущаю. Сказав, что испытываю жалость, я бы солгал.

Зато Ги Жорж кипит от ярости, когда я расспрашиваю его о сбежавшей девушке. Внезапно ему становится трудно контролировать себя, он взрывается:

– Она наговорила целую кучу вранья, она солгала!

В его голосе одновременно звучат ненависть и презрение. С одной стороны, она победила в жестокой первобытной схватке, спасая свою жизнь. С другой стороны, в его заявлениях содержится разоблачение: он не из тех, кто неуязвим. Его защитные механизмы под угрозой. Здание колеблется.

Совершенно очевидно, что Ги Жорж относится к категории организованных серийных убийц. Он психопат, находящийся во власти архаичного защитного механизма, который направлен на поддержание целостности «Я» посредством уничтожения другого человека. У него нет другого способа бороться с тревогой, лежащей в основе распада. Именно об этом теоретизирует психиатр Клод Балье, говоря о стремлении «прибегнуть к преступному действию», которое позволяет использовать расщепление как средство выживания, как барьер против угрозы небытия.

Какая-то часть субъекта действует без его ведома, но, как ни парадоксально, у него есть определенная власть над ней. Он не охвачен бредом: в поле зрения возникает полицейский – он прячется, рядом люди, – он воздерживается от нападения. Весь процесс убийства достаточно организован и остается под контролем. Например, иногда, пытаясь бороться с повторением преступных действий, Ги Жорж оставался с друзьями и не выходил на улицу ночью, а время от времени он отправлялся в деревню, где, по его словам, «побуждения» отступали. Им принимаются меры предосторожности. Совершенно очевидно: это не поведение душевнобольного, страдающего от бредового расстройства, которому невозможно сопротивляться. При определенных обстоятельствах угроза краха – это не психическое заболевание.