Мозгоправы. Нерассказанная история психиатрии

Шатан пришел к выводу, что поствьетнамский синдром как особая форма психотравмы – это реальное ментальное заболевание и его нужно официально признать таковым. Несмотря на то что в конце 1960-х годов, когда составляли DSM-II, война во Вьетнаме уже шла, в перечень не включили ни одного диагноза, связанного с психотравмой, не говоря уже о боевой травме. Как и в случае с DSM-I, симптомы травмы выносили в большую отдельную категорию «Реакция приспособления к взрослой жизни». Ветераны, видевшие, как детей пронзали штыками, а их товарищей сжигали заживо, по понятным причинам пришли в ярость, услышав, что у них проблемы с взрослением.

Узнав, что DSM пересматривают, но никаких диагнозов, связанных с психотравмой, в руководство включать не собираются, Шатан решил действовать. В 1975 году он договорился о встрече с Робертом Спитцером, с которым был знаком по работе, на ежегодном заседании Американской психиатрической ассоциации, и настаивал на включении поствьетнамского синдрома в DSM-III. Поначалу Спитцер не соглашался. Но Шатан не сдавался: он прислал множество сведений о симптомах, в том числе работу Лифтона о жертвах бомбардировки Хиросимы. Такие диагностические данные всегда привлекали внимание Спитцера, поэтому он пошел навстречу. В 1977 году Спитцер согласился создать Комитет по реактивным расстройствам и поручил коллеге Нэнси Андреасен рассмотреть предложение Шатана.

Андреасен была толковым психиатром. Еще студенткой она работала в ожоговом отделении медицинского центра Вейла при Корнеллском университете (Нью-Йоркской пресвитерианской больнице), и этот опыт помог ей сформировать собственное отношение к поствьетнамскому синдрому. «Боб Спитцер попросил меня разобраться с синдромом, определение которого предложил Шатан, но он не знал, что я эксперт в теме психических расстройств, вызванных стрессом, – вспоминает Нэнси. – Моя карьера началась с изучения физических и психологических последствий тяжелых ожогов – одного из самых страшных видов стресса, который только могут испытать люди».

Она согласилась с выводами Шатана о том, что устойчивый синдром может развиться в результате любого травмирующего события, будь то пожар в квартире, ограбление в парке или боевые действия. Поскольку раньше Андреасен классифицировала психологические проблемы пациентов с ожогами как «расстройства, вызванные стрессом», она назвала свою расширенную концепцию поствьетнамского синдрома «посттравматическим стрессовым расстройством» и предложила следующее описание: «Существенной особенностью является развитие характерных симптомов после травмирующего психику события, которое, как правило, выходит за рамки обычного человеческого опыта».

Несмотря на то что научные данные о расстройстве, помимо наблюдений Шатана и Лифтона, были весьма скудными, рабочая группа одобрила предложение без особого сопротивления. Позже Спитцер признался, что, если бы не настойчивость Шатана, поствьетнамский синдром вряд ли включили бы в DSM-III.

С тех пор эмоционально травмированным ветеранам стало проще получить необходимую медицинскую помощь, поскольку и военные, и психиатры признали, что у них развилось настоящее расстройство.

DSM-III удостоверило страдания солдат, а также жертв изнасилований, ограблений, пыток, ожогов, взрывов, стихийных бедствий и финансовых катастроф, однако в 1980 году, когда вышла новая версия руководства, психиатры все еще очень мало знали о патологической основе ПТСР и о том, что происходит в голове тех, кто с ним столкнулся.

Боязнь фейерверков

Супругам Кронски было под сорок. Они счастливо жили в браке. Он успешный бухгалтер. Она переводила иностранные книги на английский. Но главное в их жизни – неугомонные дети: двенадцатилетняя Элли и десятилетний Эдмунд. Как-то раз Эдмунд с родителями (Элли была на дне рождения одноклассника) посетили праздничный ужин у друга семьи. После посиделок Кронски сели в машину и поехали домой по знакомой дороге.

Эдмунд зевнул и пожаловался, что пропустил игру New York Knicks, но отец заверил его, что матч можно будет посмотреть завтра, потому что он записан на кассету. А потом их жизни внезапно изменились навсегда.

Когда Кронски проезжали перекресток, внедорожник пролетел на красный свет и врезался в заднюю часть их машины, где сидел непристегнутый Эдмунд. Мальчика выбросило из автомобиля на центр перекрестка. С противоположной стороны мчался огромный пикап.

Водитель не успел свернуть и переехал ребенка прямо на глазах родителей. Бригада скорой помощи прибыла быстро, но спасти Эдмунда не удалось.

Следующие два года семья провела в трауре и ни с кем не общалась. Затем, очень медленно, миссис Кронски пошла на поправку: стала снова переводить книги и ходить в кино с друзьями. Конечно, она не могла до конца смириться с потерей сына, но уже через три года после трагедии практически полностью вернулась к прежнему образу жизни.