Мозгоправы. Нерассказанная история психиатрии

Однако трип подарил мне открытие, за которое я благодарен и по сей день. Забытье, вызванное ЛСД, к утру рассеялось, но меня поразило то, что такое невероятно маленькое количество химического вещества (50–100 микрограммов – меньше крупицы соли) способно так сильно повлиять на мое восприятие и эмоции. Удивительно, что ЛСД так заметно изменил мыслительный процесс. Это означало, что на химию мозга могут воздействовать и другие препараты, в том числе с лечебной целью. Во времена, когда учение Фрейда все еще занимало главенствующее положение в американской психиатрии, личный опыт с психоделиками заставил меня выйти за рамки психодинамической теории и по-другому взглянуть на ментальные расстройства. Я осознал, что в извилинах мозга кроется нечто связанное с биохимией.

До появления хлорпромазина, имипрамина и лития люди с серьезными ментальными расстройствами были обречены на безрадостное существование, а их родственники испытывали неимоверный стыд. Но еще хуже то, что господствующие теории обвиняли родителей в неправильном воспитании детей, а самих пациентов – в том, что они «сопротивляются лечению». Однако успех психофармакологии бросил вызов фундаментальным принципам теории Фрейда. Если допустить, что депрессия возникает из-за злости на родителей, направленной внутрь себя, шизофрения – из-за противоречивых требований матери, а маниакально-депрессивный психоз – из-за неразрешенного детского представления о величии, то как же маленькая таблетка помогает устранить симптомы всех этих болезней?

Препараты не только подвергали сомнению все, что психоаналитики знали о ментальных расстройствах, но и ставили под угрозу само существование этих специалистов. Те из них, кто все же выписывал лекарства, считали их крайней мерой и применяли только в тех случаях, когда психотерапия не приводила к улучшению состояния. Я же, как и многие доктора моего поколения (некоторые из них тоже экспериментировали с психоделиками), с энтузиазмом отнесся к новой роли врача как специалиста, который назначает лекарства.

Первому поколению докторов нового типа все еще преподавали теорию психоанализа, однако у них начали возникать вопросы к догме Фрейда. Неудивительно, что именно молодые специалисты так быстро согласились использовать психотропные препараты. Начиная с 1960-х годов именно ординаторы отделений психиатрии активнее других настаивали на применении лекарств. Постепенно препараты стали проникать и в клиническую психиатрию: врачи открыто выступали за их широкое использование.

Из-за того, что увеличилось количество специалистов по психофармакологии, выросло и число психиатров, придерживающихся биологического подхода. Такого не было со времен Вильгельма Гризингера. Врачи других специальностей приветствовали возникновение психофармакологии: наконец появились психиатры с медицинским подходом, которые могли уверенно лечить пациентов с ментальными расстройствами! Однако, с точки зрения психоаналитиков, психофармакологи являлись еретиками, неспособными справиться со своими внутренними конфликтами и потому отрицающими великое учение Фрейда. Вместо следования теории психоанализа они предпочли оставаться в мире иллюзий и лечить людей химическими препаратами.

Прямолинейные психофармакологи не просто озвучили новый взгляд на ментальные расстройства, который радикально отличался от всех существовавших ранее. Их поведение тоже не укладывалось в общепринятые нормы. Они отказались перенимать нарочитость и манерность фрейдистов: говорить сдержанно, показывать, что они все знают, слушать с отстраненным видом. Психофармакологи заводили с пациентом оживленную беседу, старались быть чуткими и даже подбадривать человека. Иногда прием длился тридцать, двадцать и даже пятнадцать минут, а не положенные сорок пять или пятьдесят. Время от времени, когда требовалось измерить пульс и кровяное давление, изучить побочные эффекты или же просто поздороваться с человеком, психофармакологи совершали страшный грех – дотрагивались до пациента. Среди еретиков (а точнее, пионеров) были Джонатан Коул (Гарвардский университет), Фрэнк Айд (Мэрилендский университет), Сэмюэл Гершон (Нью-Йоркский университет), Дональд Кляйн (Колумбийский университет) и самый известный вероотступник Натан Кляйн.

Карьера Натана Кляйна – это, пожалуй, самая лучшая иллюстрация триумфа первого поколения психофармакологов, а вместе с тем и его самых вопиющих недостатков.