Мрачная трапеза. Антропофагия в Средневековье [Литрес]

В так называемой версии «Иафета» текста под названием «Наказание Господа Нашего» (фр. Vengeance de Nostre-Seigneur) каннибализм иудеям не приписывается. Это преступление совершают, однако, две женщины «обратившиеся в веру Иисуса Христа»: несчастная вдова африканского короля (Мария) и ее придворная компаньонка (Кларис). Бок о бок с повествованием об обращении персонажей в христианство идет и их позитивная оценка: ни одна из женщин не является убийцей, и они не стараются друг друга обмануть. Только лишь после смерти сына Клариса предлагает госпоже разделить плоть своего умершего малыша, а Мария последует ее примеру после смерти дочери. Она отвечает на приказ ангела, посланника божьего замысла – этакое Благовещение наизнанку. Таким образом свершаются библейские пророчества, а последующая кончина обеих матерей позволяет им покинуть повествование незапятнанными и воссоединиться в смерти со своими малышами[93].

Театральные постановки этих текстов постоянно перерабатывались. Особенно в форме уличных инсценированных представлений они представляли собой в Средние века прямой канал распространения для «большой публики». Посреди городских улиц ставились, например, «Мистерии Лилльских процессий» (фр. Mystères de la Procession de Lille) – текст, дошедший до нас в манускрипте XV века, который содержит эпизод с осадой Самарии. В нем заметно развитие и разделение ролей двух родительниц: одна из них провоцирует свою невинную и уязвимую товарку на злодеяние посредством сложной психологической манипуляции, заставляя ее убить своего сына и разделить его плоть, но отказывается повторить то же самое, когда подходит ее очередь. Неискушенная мать мечется меж двух огней: материнским чувством и желанием утолить голод: «материнское чувство говорит мне, что я должна сохранить жизнь своего ребенка, но страх смерти ему противоречит. Вывод: мои страдания приумножаются в любом случае»[94].

Те же матери появляются в «Наказании Господа Нашего Иисуса Христа» (лат. Vengeance de Nostre-Seigneur Jhesu Crist) Эсташа Маркаде, написанном в начале XV века, тексте, на котором основывались многочисленные театральные постановки. Этот рассказ приближается к библейской версии осады Самарии и споре о разделе плоти сыновей. Здесь мы видим на сцене самого Иосифа Флавия, к которому обращается одна из матерей с жалобой на то, что ее подруга не выполнила обещания и не поделилась плотью своего сына: «О, Иосиф, позвольте мне добиться справедливости! Я прошу у Вас, дайте мне съесть его, так же как она поступила с моим сыном»[95].

5. Скрытая или очевидная антропофагия

Стоило нам просеять обильный корпус текстов, как личное дело каннибала обогатилось дальнейшими деталями. Нам остается лишь дополнить профиль изобразительными искусствами: мы обладаем широким репертуаром миниатюр, украшающих манускрипты, что делает материнскую антропофагию отличной областью исследования, для того чтобы реконструировать некоторые черты изобразительного ряда, присущие внутривидовому каннибализму[96].

Варианты изображений меняются в зависимости от источника, производя серии устойчивых типов в рамках рукописной традиции одного и того же произведения, как происходит, например, во французских переводах произведений Боккаччо. И все же иллюстративный аппарат любого кодекса может сильно отличаться от его копий, выполненных в далекой от оригинала среде или отдаленных от него во времени. В миниатюрах копий, с другой стороны, можно наблюдать аналогии, свойственные их собственному художественно-культурному горизонту.

Изображения антропофагии не всегда напрямую вторят тексту: авторская интерпретация происходящего в иллюстрациях часто доходит до того, что сравнение с текстом становится недостаточным: необходимо рассматривать серию миниатюр, иллюстрирующую сцену каннибализма в своей целостности, только так можно уловить разные смысловые уровни ее насыщенной структуры повествования[97].

Вопрос о двух- или трехмерности изображения совсем не является для нас второстепенным, так как подразумевает авторскую интерпретацию акта каннибализма. Придание правдоподоности изображению – сложный процесс, с одной стороны, придающий форму процессу, динамика которого лишь подразумевается в тексте, с другой – иллюстрирующий психологические механизмы и чувства, которые движут персонажами, с помощью жестов и эмоций.