Мраморное сердце

Но острая физическая боль иногда затуманивала экстатические и наркотические мечтания Джулиана, и он раскрывал свои горящие безумием глаза и видел, как Райан тем самым ножом Жана Ланже с рукояткой из слоновой кости орудует в его груди в процессе вырезания сердца. Это было невыносимо, насилие над его телом было оскверняющим, Райан сейчас не походил ни на какого бога, а скорее на дьявола, который в неистовой жажде крови пытался зацепиться за его символ жизни, орган, где концентрировалась его душа, позволяющий жить так ярко, так полноценно. Пятна крови уже образовывали лужу, такую яркую, такую живительную, такую лишённую загадочности. Он сейчас видел только физический процесс, и ему было тошно от осознания, что он на это согласился добровольно.

Нет, хотел вскрикнуть он, Райан, прекрати, мы совершили ошибку, это всё бред, мы никогда не добьёмся вечности, ты просто спятил, ты меня убьёшь, и нет после смерти никакой жизни, никакой вечности, только вечное тление! Но уже было поздно, он уже не помнил, как пользоваться голосом, как двигать конечностями, кроме как непроизвольных судорог, которые периодически сковывали его тело в муках агонии. Но он ещё соображал, ещё понимал реальность, значит, как-то можно было остановить этот ад? Что это было вообще? Как он согласился на это ритуальное убийство? Или суицид в стиле модерн? Райан был просто одержимым маньяком, который помешался на своей идее, как он раньше этого не понимал! Его жажда красоты было просто непринятием старения, и он спроецировал на него эти страхи, а он повёлся на эти сказки о вечной молодости, и обрёк себя на это бессмысленное заклание, чтобы стать очередным произведением искусства Райана! Он воистину станет со своим мраморным отражением самым лучшим шедевром галереи Райана, но уже сделает это посмертно.

И тут он вспомнил тот самый момент, когда сердце его сковало страхом от близкого контакта со скульптурами Жана Ланже в Париже. Когда он осознал, насколько пугающе дисгармонична та пустота анти-жизни, что раскрыла перед ним свою волосатую пасть, кишащую безголовыми демонами, и даже их перемалывала эта тьма пустоты, ничто не могло в ней задержаться надолго. Что его тогда так напугало? А может в скульптурах он увидел этот самый момент, который происходил сейчас? Может, в той мрачной галерее он увидел свой конец, и попал под страх своего проклятья, которое носил все эти годы, пока уже не смог противиться этому наваждению, и сейчас оно пришло за своей жертвой? Он умирал ради идеи, ради искусства, ради вечной красоты, ради эстетического оргазма Райана Смита. Он умирал вечно, он познавал вечность, вот она какая, никогда нескончаемая сторона анти-жизни, а его жизнь медленно перетекала в мраморного демона или бога, давясь собственной красотой, выплёвывая свою собственную идеальность. Терпи, хотелось ему сказать, рождаться так же болезненно, как и умирать, мы это делаем вместе, ты мне помогаешь умирать, а я тебе помогаю рождаться, только где же наше возрождение, как дотянуться до чистоты гармонии нашего слияния? Где мы встретимся, где воссоединятся наши души?