Мстёрский ковчег. Из истории художественной жизни 1920-х годов

Этому предшествовал фактический разгром отдела ИЗО[417]. Затянувшаяся борьба вокруг цитадели новаторского искусства завершилась ее разрушением. С момента закрытия газеты «Искусство коммуны» весной 1919 года левые отступали, сдавая позицию за позицией. Их главный покровитель нарком Луначарский, подвергшись критике Ленина[418]

и Крупской, вынужден был вести себя осторожней, а вскоре сам заявил, что разочаровался в футуристах. Тогда окончательно стало ясно, что Карфаген должен быть разрушен. Защитники его бастионов, на которых исторически опирался Модоров, уходили в тень. Николай Пунин в августе 1921 года и вовсе подвергся аресту по «делу Таганцева»[419]. Функции отдела ИЗО разделили между другими структурами НКП. Часть из них досталась Главпрофобру.

Модорову показалось, что для него меняется не так уж много. Всегда умело пестовавший отношения с теми, от кого зависело его дело, Федор Александрович утешался известиями, что Луначарский, на помощь которого он мог рассчитывать, возглавил коллегию Главпрофобра, а Штеренберг — отдел ИЗО в составе этой же коллегии. Перешедший заведовать вопросами изобразительного искусства в Главнауку Иван Аверинцев тоже остался в системе Наркомпроса[420]

.

Судя по воспоминаниям Модорова, он ценил неформальную связь со Штеренбергом и Аверинцевым в том числе потому, что, как ему казалось, оба разделяли его взгляд на особое место Мстёры — «Сельской академии»[421]. Может быть, тут Модоров не преувеличивал. Во всяком случае, известно, что Аверинцев доверил ему своих детей: Борис, Глеб и Варвара Аверинцевы учились в Мстёре[422]

… Насколько мстёрский заведующий был конъюнктурен или искренен, выстраивая отношения с московским руководством, теперь уже неважно. Несомненно, что основывались они прежде всего на рабочих результатах, даже если иметь в виду, что Модоров обладал отдельным талантом умело их демонстрировать. А для него самого особый счет, на котором и вправду числилась Мстёра в Наркомпросе, всегда оставался едва ли не единственным доступным резервом для развития мастерских.

Если не принимать во внимание громадные трудности материального характера, сопровождавшие их бытование, самая чувствительная проблема заключалась в том, что политика в области художественного образования не складывалась в систему, была декларативной, импульсивной, изобиловала провалами между звеньями. В первую очередь она проседала на самом важном — губернском — участке. Здесь особенно болезненно обнаруживал себя дефицит ресурсов и кадров.

Между тем стало известно, что Главпрофобр создает повсеместно свои локальные структуры. Сначала они действовали независимо, а затем были включены в состав органов губернских отделов народного образования. Заведующие владимирских мастерских, собравшиеся в Мстёре в мае 1921 года, были озабочены тем, чтобы их центральная подчиненность не оказалась понижена в связи с управленческой реформой. Все прекрасно понимали, чем это может грозить. В принятой резолюции, в частности, говорилось: «В течение двух лет деятельность мастерских протекала успешно главным образом вследствие непосредственной связи с центром, при которой уездные и губернские учреждения лишь информировались, а вопросы снабжения, финансовая сторона разрешались непосредственно п/отделом художественной промышленности. Областное собрание и теперь считает нужным заявить, что лишь при сохранении этого порядка можно гарантировать успешность дальнейшей деятельности, а посему ходатайствует о непосредственной связи с Главпрофобром, минуя Губпрофобр»[423]

.

Совсем скоро выяснилось, что в своих опасениях авторы резолюции не ошиблись. В майском совещании принимал участие делегат Свомас Владимира художник Михаил Модестов. Его кандидатуру коллеги предложили на должность руководителя художественной секции Губпрофобра. Не прошло и нескольких месяцев, как Модестов суммировал свои впечатления на новом посту, выступая с трибуны съезда губернского Рабиса. Безнадежностью веет от его доклада: «Верить в успех наших начинаний трудно при современном подходе к искусству у большинства, — говорил Модестов. — Искусство не забава, не прихоть, но признания этого мы еще не видим… Отношение к художественному образованию как к необязательному замечается в Губотнаробе[424], который говорит, что мы лишние, ставит нам разные препятствия — мы боремся, но этой борьбы надолго не хватит. Губотнароб нас только терпит… потому что Центр говорит об искусстве. Нам остается укреплять то немногое, что сделано, и если бы мы успели в этом, то и это было бы весьма хорошо. Мы предоставлены сами себе. Денег Губпрофобр дать не может, т. к. Центр денег дать не может. Мы стоим перед задачей внедрения искусства вглубь народа, но нам осуществлять наши планы определенно мешают»[425].