Мстёрский ковчег. Из истории художественной жизни 1920-х годов

Скоро выяснилось, что «в огонь» угодил и сам кропотливый, рачительный собиратель сгоревшего добра. По-видимому, в Мстёре Модоров успел нажить себе недоброжелателей. Бескомпромиссный стиль революционного времени сплошь и рядом создавал предпосылки для сведения счетов, для личных расправ. Создателя коммуны немедленно обвинили в умышленном поджоге, арестовали и увезли во Владимир[615]. Абсурдное обвинение вызвало оторопь даже в Губотнаробе, с которым у Модорова были прохладные отношения. В сообщении о мстёрских событиях, адресованном в НКП 15 ноября, владимирские чиновники подчеркивают, что «Губоно не может допустить мысли о виновности Модорова»[616].

Евгения Калачёва сначала посадили под домашний арест на том основании, что он являлся «деятельным сотрудником прежней администрации», а 14 ноября вызвали в Вязники, предупредив, чтобы он захватил с собой запас продуктов. Иначе как угрозу заключения эту повестку истолковать было нельзя. Коллектив коммуны провел собрание и официально взял Калачёва на поруки. Одновременно Школьный совет составил обращение в отдел ОПУ Наркомпроса с просьбой о помощи в борьбе с явной несправедливостью[617]. Доставить документ в Москву поручили учительнице М. И. Змиевой. Местная милиция организовала за ней настоящую погоню до железнодорожной станции, но той все же удалось сесть на московский поезд и благополучно передать письмо адресату.

В НКП к этому времени уже создали комиссию для собственного расследования происшедшего. В нее включили хорошо знакомого с коммуной художника В. Л. Храковского[618] и двух чиновников — старшего инспектора отдела ОПУ Наркомата просвещения В. П. Чаплиева[619] и инспектора Губоно Корнеева[620]. Масштаб разрушений и потерь снова поставил на повестку дня вопрос о будущем коммуны. Аресты руководителей как бы подталкивали к выводам криминального, а может быть, и политического рода. Храковский должен был оценить целесообразность сохранения художественно-промышленного техникума (мастерских), а его коллеги — разобраться с делами опытно-показательной школы.

^{Направление Владимира Храковского в Мстёру, подписанное Валерием Брюсовым. 7 ноября 1922. Российский государственный архив литературы и искусства}

Уже после трех дней пребывания в Мстёре (19–21 ноября) Храковский вынес решение в пользу техникума. Парадоксально, что в этот раз основанием для оптимизма оказалась не материальная оснащенность, в которой годом раньше Владимир Львович увидел главное достоинство коммуны и которую беда теперь свела на нет. Единственным источником надежды оставались люди. Все они находились далеко не в лучшем состоянии духа. Особенно деморализованными выглядели взрослые. Тяжесть психологической атмосферы тех дней уловима в сухом слоге протоколов собраний коллектива, неоднократно проводившихся в рамках расследования[621].

Вел разбирательство Чаплиев. Он прожил в коммуне две недели, с 21 ноября по 4 декабря. Раньше инспектор здесь не бывал и сначала ориентировался по первым впечатлениям, часто мимолетным. Например, ортодоксального большевика внутренне возмутило принятое среди преподавателей старорежимное обращение друг к другу — господа. Однако, честно пытаясь преодолеть субъективизм, Чаплиев постарался глубже присмотреться к окружающему. 24 ноября он созвал всех педагогов коммуны вместе с представителями учащихся на совещание. В нем принимал участие и Евгений Калачёв, отпущенный на свободу. Именно ему адресовалось большинство вопросов Чаплиева. Инспектора интересовала оценка результатов работы школы и характеристика коллектива, а также видение плана дальнейших действий. Главная претензия Чаплиева к опытно-показательной школе заключалась в том, что отсутствует система учета и обобщения практики художественного уклона. Кроме того, ему показалось, что учебное заведение существует изолированно от своего окружения, недостаточно на него влияет. Калачёв в ответ резонно предложил соотнести вопрос обобщения опыта с возрастом школы, со сроками ее существования. Он указывал, что делу всего только два года, что школа находится в развитии, которое осложнено перманентным изменением вводных задач со стороны Наркомпроса. М. И. Змиева, поддержав Калачёва, обратила внимание на специфическую проблему взаимопонимания с местным населением, которое «представляет из себя что-то мещанское, боящееся нового, замкнутое в себе». Педагоги в выступлениях подчеркнули единство своего коллектива, а делегат от учащихся Александр Изаксон заявил, что в коммуне они получают подготовку, какую им не дала бы обыкновенная школа II ступени[622].