Мстители двенадцатого года

Вскоре по-осеннему затемнело. Укрылся в облаках месяц. В роще, что окружала поле, угомонились сытые вороны.

Алексей в задумчивости сидел возле костра на куче хвороста, ворошил ножнами угли. Студеный ветер со злостью трепал огненные языки, метал в темноту искры, гнал по пустому полю сорванные с деревьев листья.

За спиной послышались шуршащие в сухой траве шаги. Деликатно кашлянул в ладонь дядька Онисим.

– Чего тебе? – Алексей с неохотой обернулся.

– Так что, ваше благородие, ребята туточки балаган состроили…

– Какой еще балаган? – Алексей сощурился, наморщил лоб, изгоняя невеселые думы. – Зачем балаган? Что за балаган?

– Оченно просто. Составили пики, плащами накрыли да унутре соломки натрясли. Знатно получилось – тепло в ём и сухо. Вам бы отдохнуть. С лица совсем спали…

– Спасибо, Онисим. Сейчас приду. Ты иди.

Алексей сунул руку в карман, достал сжатое в комок письмо, бросил в огонь. Лист развернулся в угольном жаре, разом вспыхнул. Бросились в глаза черные, исчезающие в пламени строки: «Я так несчастна, Лёсик… Если ты любишь меня, то непременно поймешь. Если поймешь – непременно простишь…». Алексей отвернулся от огня, глянул в ночь, где расцветали костры его солдат, слышался говор, звон струн, мелодия песен. Вот здесь ему верны. Тут каждый отдаст за него свою жизнь. Не рассчитывая на награду, а так – по сердцу.

Он тяжело поднялся, пошел искать балаган. Его окликали от костров, предлагали отведать ужин.

– Нет уж, братцы, – отшучивался Алексей, – если я у каждого костра отужинаю, наутро мне на коня не сесть.

– Не сумлевайтесь, ваше сиятельство, – смеялись гусары, – подмогнем. Подсадим.

– И то! А там уж тротом (легкой рысью) пойдем – оно и растрясется.

Возле балагана вольно развалились вояки. Кто уже спал, кто седло починял, кто жалил зазубренную саблю. А молодой гусар, еще без усов и с тонким голосом, все шарился по карманам и сокрушался:

– Братцы, кудый-то кремни задевал – никак не найти.

– Ты, Ванька, небось их с чаем заместо сахара схрумкал, – пробасил сквозь дрему Онисим под общий смех.

Алексей улыбнулся, нырнул в балаган. Здесь теплился свечной огарок, сильно пахло прелой соломой. Но было тепло и не донимал ночной ветер.

Алексей стянул сапоги, лег на спину, закинув руки за голову. «Поймешь – простишь». Раньше, может, и простил бы. Но солдат измены не прощает.

Говор и смех снаружи стихли. Не то угомонились, не то не хотели беспокоить командира.

Не спалось. Мутно на душе, тоскливо в сердце. Да и холодок начал заигрывать. Алексей натянул на себя попону, задул огарок.

«А ведь я еще молод, – вдруг подумалось. – Войну переживу – много впереди еще счастья будет». Может, и будет счастье, а заноза в сердце останется, нет-нет да кольнет. Впрочем, счастья без бед не бывает. Иначе и не заметишь его, мимо проживешь, не догадываясь.

Едва задремал Алексей, послышался близкий топот. Кто-то соскочил с коня, зашагал к балагану.

– Господин поручик здесь обитает? – Волох разыскал. – К полковнику требуют. Ну-ка, седлай ему коня. А я побужу.

Алексей обулся, вылез наружу.

– Ты уж побудил, – проворчал Волоху. – Что там у вас?

– Велено доставить ваше благородие к его светлости. Сей же час. Они еще не ложились.

Алексею подвели коня. Тот долго не давался, пятился, вскидывая голову – тоже, значит, побудили.