Мудрецы. Цари. Поэты

…И я снимаю кольца!.. На десяти пальцах перстах — десять хоросанских витых колец!.. Долго!.. Кутлук!.. Долго!.. И зачем снимать кольца?..

— Насреддин, сними, сорви девичьи кольца, чтоб и пальцы были голы и свободны!..

И белых белых снежных родниковых пьющих цапель ловит бьет сокол с кровавыми глазами!.. Белых цапель бьет кровавый сокол!..

И я снимаю сдираю собираю срываю с пальцев кольца, с перстов тесные перстни… И осталось одно кольцо! и оно не поддается! и уже можно! и она лежит с закрытыми глазами! и уже можно можно можно!..

А я зубами губами сонно дремно сдираю последнее кольцо, а она шепчет шепчет: Насреддин!.. Да можно! уже!.. Мальчик!.. Спелый!.. Можно! можно! можно можно!..

Но я снимаю последнее золотое девичье кольцо в золотом полуденном стогу и бросаю его в рисовое млеющее поле поле поле опаленное…

И!.. Кутлук!.. Уже!.. Иду!.. Валюсь подкошенно! подрубленно! медово! вольно!.. вольно!.. вольно!.. вольно!..

И!..

Ай!.. Айя!.. Ай Насреддин! Ну что ж ты медлил?! Мальчик!.. Мальчик!.. Поздно!..

Поздно!..

Да!.. По стогу лезет вьется задыхается Тимур с ножом своего отца Тарагая-нойона!..

И я нагой!.. И Кутлук нагая!.. И нож нагой!.. И стог стоит нагой!.. И поле нагое!..

Тогда Кутлук встает на стог. Нагая. Спокойная. Стоит. Растет. Реет. Над полем!.. Над ножом Тимура удивленным усмиренным…

Тогда она стоит нагая дремотная спокойная далекая…

Тогда она плачет нагая сонная дремотная…

Тогда она шепчет: Тимур. Брат. Убей меня. Дай нож…

— Я опоздал?.. Айя! Уран! Уйя!.. — кричит Тимур, и нож ко мне к худому нагому телу моему убитому налитому подходит. Нож войти в меня готовится…

— Нет, брат. Не опоздал… Но горько!.. Дай мне нож!.. Иль сам впусти вложи его в меня!.. Прощай, Насреддин! Прощай, теленок!.. И белых цапель не убьет кровавый сокол!..

И она сходит с золотого стога и нагая нагая нагая уходит тонет в рисовом полуденном солнечном сомлевшем равнодушном поле поле поле…

И она нагая тонет в поле…

Навек тонет…

Навек уходит…

И забытые шаровары платье ичиги лежат на стоге…

И лежат забыто золотые златые незабвенные кольца…

…Кутлук! Кутлукча!.. Кутлук-Туркан-ага!.. Я кричу тебе через столько лет… Я кричу тебе на другой берег!.. Ты слышишь, любовь моя?..

— Я слышу, Насреддин!.. Я слышу! я машу! машу тебе! люблю! люблю тебя… Но я на дальнем берегу… На берегу усопших… Но! но! но!.. Зачем? зачем? зачем снимал ты золотые кольца?.. Зачем?.. И белых цапель упустил кровавый сокол…

И она уходит…

И я выхожу из реки ледовой…

И вокруг сияют снега ледовые…

И мост висячий сияет тянется ледовый…

…И только что я шел бежал по летнему летучему мосту!.. И дева зрела спела пела шептала на гибкой моей шее…

И вот уже бреду по снежному ледовому мосту!.. И кат палач сидит как тля на утлой ветхой шее…

Но ушла и Любовь…

Но ушла и Смерть…

А я живу. А я дышу. А я еще надеюсь…

Да!..

ДЕРВИШ-АРИФ

…Да! да! да!.. Еще надеюсь…

И в снежной ледяной реке свершаю ледяное омовенье очищенье…

И выхожу из реки и надеваю хирку кауши колпак-серпуш на чистое свежее тело тело тело…

И запах реки! и запах сырых напоенных заждавшихся снежных деревьев тайно наливающихся! и запах где-то забытых дотлевающих кизяков пряных! И запах светлого снега у реки уже талого уже изникающего! и запах родины! и запах давнего гнезда колыбели! и запах дух светлый ясный льется течет бьет мне в ноздри в душу в очи!.. да!..

…И я срываю свежую ломкую ледовую ветку приречного кроткого тополя туранги. И кладу ее на язык… Я жую ветку… И она уже вешняя. Текучая. Живая… Сладкая опа… Она целебная ветка… Весна уже… Ветка снежная чует… И таится копится томится наливается соком молодым бражным зеленым…

…И тут я вспомнил, как ранней кочевой весною случайно раздавил зеленого кузнечика в траве. И поднял его.

И кузнечик раздавленный издавал тот же запах, что и зеленый свежий мятый вешний лист…

Кузнечик, лист, человек — все из одной плоти… Все родное… Все живое… И все давят рушат топчут…

И тут над снегами понесся талый дальний ночной вешний крик ослицы, и мой осел Жемчуг пошел на крик покорно…

Весна уже… Ослы чуют… И наливаются, как деревья, бродильным хмельным соком…

…И тут я вспомнил двустишие-бейт, которое я сказал на бухарском скотном весеннем базаре… Там продавец ослэв стал тугой хлесткой палкой бить осла, который припал совпал пристал приноровился к ослице и налился… И продавец стал бить его по корню стволу долгому нагому невиновному… Тогда осел метнул стаю семян слепых и полбазара окропил омыл жемчужною росою!..

Тогда я сказал продавцу залитому живыми жемчугами:

Эй, продавец, не бей влюбленного по корню!

Или омоешься жемчужною ослиною росою!..

Да… А себя я бил! мял! давил!.. И забыл о любви… И стою старый у реки ледовой… И поздно…

Но мой старый осел бежит на талый крик… И не поздно?.. И я не стал мешать ему… И сказал вослед:

…О мой вешний осел!.. Непутевый осел!..

И куда ты понес свой малиновый ствол?..

…И не поздно?..

…И тут я услышал чей-то тихий чистый снежный светлый голос: