Я несу свой заказ к столику с видом на бассейн, пока Фло готовит его напиток. Вынуждена признать, я расстроена, что он заказал навынос. В одежде он выглядит так же хорошо, как и без нее, а в тоне его голоса есть что-то очень теплое. Теплое в смысле «сексуальное». Я вдруг понимаю, что пялюсь, и переключаю внимание на книгу по вокалу, которую ношу с собой на случай появления австралийки. Лениво переворачивая страницы, я вспоминаю, как Салли пела итальянцам на кладбище. Я совершенно не эксперт, но, насколько могу судить, поет она очень хорошо. Салли меня неумолимо притягивает. Каждый раз, когда я прихожу в парк или на кладбище, я невольно ищу взглядом ее потрепанную фигуру среди темных деревьев или могильных камней, надеясь, что она заговорит со мной или, если ее речь, как это бывает, смешается, просто пройдется рядом. Ее причуды действуют на меня успокоительно, словно оправдывают или хотя бы преуменьшают мои собственные.
Когда олимпиец уходит со стаканом кофе в руке, Фло подходит, чтобы вытереть идеально чистый столик рядом со мной.
– Он тебе как раз подойдет, – сообщает она, подмигивая. Как я и говорила: непрошенные советы. Я краснею.
16
Когда холодное, бархатное лекарство потекло по ее венам, она откинулась назад, на мягкое сиденье. Коричневый конверт, который она отказалась открывать до Рождества, привел ее в ужасное место. Возможно, это начало разрушения ее тщательно выстроенного мира. Она постарается скрывать это от Мэтти как можно дольше, но прошлое наконец настигло ее, и теперь придется заплатить страшную цену. Здесь и сейчас ускользнуло куда-то прочь, и ее разум засосало назад, в вакуум, пока он не попал в сеть, сплетенную из воспоминаний далекого прошлого.
В реальном мире у нее была ледяная рука и она ерзала на стуле, пытаясь откинуться еще сильнее, но разум оставался все там же, хватался за проплывающие мимо воспоминания.
Он всегда был таким хорошим мальчиком. Счастливым мальчиком. Наверное, она была хорошей матерью, потому что он всегда был счастлив. Она приготовила ему именинный торт и научила плавать. И он не умер, как все остальные.
17