Мудрость смерти

В «Фиесте» не происходит ничего необычного. Даже поверишь, что в мире нет богов, нет Судьбы, с которой приходится считаться, нет предустановленности, всё происходит спонтанно, легко и естественно, здесь и сейчас.

Встретились те, которые гримасничали и жестикулировали, выпили, поговорили о том, о сём, чуть подшучивали друг над другом, опять выпили, решили поехать ловить форель, говорили там, в Сан-Себастьяне, хорошо ловится форель, к тому же начиналась фиеста, шумный праздник, будет коррида, поехали, хорошо ловилась форель, потом город взорвался фиестой, семь дней и ночей праздника, семь дней и ночей беспробудного пьянства, коррида удалась, один из тореро был особенно хорош, потом коррида завершилась, фиеста кончилась, все разъехались, остался только слой пыли на машинах. Все они были друзьями, все были рады друг другу, все были рады фиесте, и с ними была Брет, все мужчины были в неё влюблены, это не мешало их дружбе, не мешало даже тому, кто собирался на ней жениться, не потому что были такие благородные, или холодные, бесчувственные, просто приняли новые правила игры. Война осталась позади, спряталась в подкорках сознания, осталась позади героика, осталось позади всё патетическое, нельзя дружить как раньше, во весь голос, нельзя любить как раньше, во весь голос, всё должно быть тише, приглушёнее, даже в фиесте, даже в корриде.

Все они приняли эти новые правила игры.

Все, кроме Роберта Кона.

Роберт Кон, которого не жалко.

Читатель «Фиесты» с самых первых строк натыкается на Роберта Кона. Он как заноза, злодей, не злодей, он всех утомляет, и без него муторно, а тут ещё он со своими страданиями.

Рассказчик не пытается его разгадать, может быть потому, что нельзя больше разгадывать человека, может быть потому, что нет больше «типических героев в типических обстоятельствах». Он только скажет, возможно, он славный малый, но всё-таки он, Роберт Кон, чужероден.

Буквально: чуже-роден, из чужого рода, и этим многое, если не всё, сказано:

… Роберт Кон когда-то был чемпионом Принстонского университета в среднем весе …

… Он не имел склонности к боксу, напротив, бокс претил ему, но он усердно и не щадя себя учился боксировать, чтобы избавиться от робости и чувства собственной неполноценности, которое он испытывал в Принстоне, где к нему, как к еврею (избежим как антисемитских, так и сионистских обобщений – Р.Б.), относились свысока. Он чувствовал себя увереннее, зная, что может сбить с ног каждого, кто оскорбит его, но нрава он был тихого и кроткого и никогда не дрался …

… смешнее всего, что он славный. Он мне нравится. Но он совершенно невозможен …

… знаешь, я теперь поняла (это говорит Брет – Р.Б.), что с ним творится. Он не может поверить, что это («это», когда женщина однажды позволила мужчине разделить с ней ложе – Р.Б.) ничего не значило …

… почему вы, Кон, не чувствуете, когда вы лишний? Уходите. Уходите. Ради всего святого! Уберите свою скорбную еврейскую физиономию …

… А мне ни капли его не жаль. Я сам его ненавижу.

Я тоже, – она вздрогнула, – ненавижу за то, что он так страдает.

А где Кон?

Он раскис! – крикнула Брет

Его куда-то убрали.

– Где он?

Не знаю.

Откуда мне знать?

По-моему, он умер …

Есть над чем задуматься.

Роберт Кон был нрава тихого и кроткого, но он становится боксёром и чемпионом, чтобы сбить каждого, кто посмеет оскорбить его, чтобы не быть уязвимым. Он настолько боится своей кротости, настолько боится оказаться уязвимым, что, сам того не подозревая, становится почти жалким в своей уязвимости.

Он не может понять, не может примириться, как может женщина оттолкнуть его после того, что с ними случилось, он называет женщину Цирцеей, будучи уверенным, что она способна превратить мужчин в свиней, только не его, он ведь не щадил себя и стал боксёром и чемпионом.

Мир стал другим, а он, Роберт Кон этого не понимает, мораль, которая идёт впереди человека, стала смешной, а он этого н понимает, обаяние Силы стало улетучиваться, а он этого не понимает, мир стал тихим даже в фиесте, даже в корриде, а он этого не понимает, женщина больше не нуждается в рыцаре, тем более в назойливом рыцаре, а он этого не понимает.

После тех огромных страданий, которые принесла Война, выпячивать свои страдания стыдно, а Роберт Кон это не понимает. Поэтому сначала пустит в ход кулаки, как посмел тореро, чтобы им увлеклась Брет, а потом, обнаружив всеобщую неприязнь, расплачется от жалости к самому себе. Но никто его не пожалеет, только попросят «уходи, уходи». Для них он просто умер.

И невольно задумаешься над тем, что после Большой Войны, мир будет становиться и уже становится не более простым, а более сложным, его по-прежнему будет искушать Сила, но Сила перестала быть всесильной, есть время применять Силу, а есть время не бояться своей чуткости и деликатности, есть время скрывать свою уязвимость, а есть время не стыдиться своей уязвимости.

«Ахиллесова пята» Джейка: то ли горше, то ли смешнее