Муха и Лебедь

«Все лежжит и лежжит, и дрожжит и дрожжит. Зззнобит ее. Гложжет. Пережживаю я. Посижжу в изззголовье. Лапками поглажжу. На ушко пожжужу. Ж-ждут ре-бят. Сказ-зка тож-же спать лож-жит-ся. Глаз-зки з-ззак-ры-вай, зза-сы-пай. Если зззаснет – не разззбужжу. Подожжду. Что жж жже делать?»

Вечером, когда Муха сама впала то ли в забытье, то ли в транс, то ли в спячку, Анна вскочила с постели и бросилась к распахнутому окну.

– Раз-ззобьется… Она жже не можжжет летать! Двадцатый жже этажж… вззжжи… Ужжас! – обомлела Мушенька.

Но девушка не стала ни прыгать, ни летать, а, как ни в чем не бывало, смотрела на закат, улыбалась и разговаривала сама с собой:

– Тогда тоже было так худо и безнадежно. После деревенской природы казалось, что в Петрозаводске нет ничего живого. Я спала на матрасе, на полу, вещи еще не разобрали. Плакала, глядя на полнолуние за окном, и мечтала вернуться обратно. Так больно и несбыточно мечтать. Запретить себе? Нет, не могу – мне отрадно чувствовать эту боль… Она – все, что у меня осталось от счастья. И с Ним так же. Нет… Сейчас уже прошло. Дом из детства мне нужен, а Он – нет. Ну вот, из-за него я забыла, о чем говорила.

– Вззжжи! Ожжила! – обрадовалась Муха. – Рассказзывай дальше про свою жжжи жжизнь.

– Так вот, – мечтательно продолжала Анна, и пальцы ее рисовали по подоконнику волны, – и вдруг по лунной дороге на полу пробежал… Мышонок! Самый настоящий. Это потом они пропали, а тогда еще появлялись. Непойми откуда. Как крохотные сказочные гномики. Такой восторг – мышонок, с чарующей грацией юркого бархатного тельца.

– Вззжжи, – умилилась Муха, – слеж-жу ззз за сюж-жжетом. Как зз значит бежж-жал?

– Да, именно так: «с чарующей грацией юркого бархатного тельца». Я помню те свои слова. Сейчас все так же, мышонка нет, но есть закат, – девушка раскрыла ладони к небу. – Вы посмотрите! Водовороты и гигантские лилии облаков, розово-сизые в бесконечном озере неба. И расплавленное золото. Ах, какой закат! Горит, пылает. И мне надо сжечь. Сжечь Его письма. А! Еще заявление на Коршунова. В огонь, пусть горит дрянная бумага. Это очищение.

– Ззачем уничтожжжить, ззачем сжжечь ззза-заявление? – опешила Муха.

Но Анна ей не ответила, а стала быстро собираться. Она выдернула какой-то сверток из-под стопки одежды в шкафу и, не глядя, бросила его в сумку, на дне которой лежало оплаканное и проклятое заявление. Подбежала к входной двери, но, засмеявшись и хлопнув себя по лбу, вернулась за спичками.

В это время зазвонил домашний телефон, определитель диктовал неизвестный номер. Девушка смотрела на него как на ядовитую, готовящуюся к прыжку змею.

«Я больше не хочу жить в страхе, отвечу. Вдруг это звонит не Коршунов, а Он. Почувствовал, что я собралась сжечь его письма», – решила она и схватилась за трубку как утопающий за соломинку.

В трубке молчал человек. Молчание было громким, значительным.

– Алло… Алло, Дымчатый, это ты? – голос ее задрожал, переходя в шепот, и она взмолилась: – Димка, ответь!

– Так значит, ты не с моим мужем? У тебя другой кто-то? Или ты с обоими? А может ты вообще со всеми? Отвечай, шалава, что у тебя с Олегом Ходченко? – разразилась трубка истеричным женским басом.

– Вы меня с кем-то путаете, – раздосадовано усмехнулась Анна, – я не знаю никаких Ходченко, даже Олегов знакомых нет.

– А кто ты такая? Ты давно в Питере живешь?

– Почему в Питере? Я в Москве живу. Хм. Пять лет.

– Как в Москве? Разве не Питер? Я куда звоню? Зачем я до Москвы дозвонилась?

– Я не знаю. Всего доброго, – ответила Белолебедева, собираясь нажать отбой.

– Эй, девушка, постой! Подожди! – завопила трубка. – Так значит, это московская квартира?

– Да.

– Не может быть, чертовщина какая-то! Вечно с ним все не слава богу. Надо же, ха, Москва! Вы не врете, не шутите?

– Нет.

– Ха-ха-ха! Хо! Здравствуйте, я ваша тетя. С легким паром нового года и судьбы, как там бишь, – оглушительно расхохоталась трубка. – Ну ладно. Я вам верю – у вас голос порядочный.

– Спасибо.

– Вы уж, девушка, меня извините. Я нормальная баба, это все он, кобель!

– Ничего, всякое бывает. Всех благ вам.

– Ага, хме, и вам, хмю, – трубка прощально хрюкнула, и раздались короткие гудки.

Некто Он, он же Дымчатый, он же Димка, снова ушел в далекое прошлое. Такое далекое, что оттуда никто, никогда и никому не смог бы дозвониться.

Анна покинула квартиру, рассеянно думая о женщине, расследующей похождения своего мужа. Сначала с раздражением, потом с иронией, сменившейся сочувствием, и, наконец, с безразличием.

Она прошла мимо своего оазиса, обогнула стройку и оказалась на заброшенном, но еще не застроенном колхозном поле. Там она забралась в высохшую мелиоративную канаву, развела костерок, уселась на камень и принялась жечь то, что хотела забыть. Страницы чернели и сворачивались лепестками в оранжевом цветке пламени, обращаясь в дым и белый пепел.

– Ужжас тут, жжжет так, что обжжжечься можжно, – возмущалась Муха, не переносившая жар костра. – Пожжрать нужжно зза заодно, раз зз уж жж зз-здесь.

Она отлетела в сторонку и, найдя свежие собачьи фекалии, с аппетитом поужинала.