Муха и Лебедь

– Прибить ее, суку, мало!

– Во-во! – Акулов горестно покачал головой и снова закурил. – Меня на ковер таскали и как щенка паршивого за шкирку трепали, носом тыкали, премии лишили. Ее счастье, что она замуж за того очкарика вышла и с нашей коммуналки съехала, а то я бы ей устроил!

– Молодец, Акулыч, настоящий мужик! Ик, ик! – похвалил Помятый, гладя капитанскую спину. – Давайте выпьем за это. Наливайченко, не спи.

Выпили еще. И еще выпили.

– Слышь, ребята, – Акулов почему-то перешел на шепот и, озираясь по сторонам, спросил, – а может, дело все-таки открыть и пощупать его?

– Кого пощупать, Акулыч?

– Да Коршуна же! Кого еще? Не тебя же! – он нервно хихикнул и ткнул Карасева пальцем в бок.

Тот подпрыгнул и неожиданно продекламировал:

– К морю лишь подходит он… Вот и слышит… Будто стон…Видно… На море. Не тихо. Смотрит. Это… Дело. Лихо… Бьется лебедь средь зыбей… Коршун носится над ней. А та бедняжка так и плещет… Воду мутит, крыльями хлещет… Тот… Того… Уж когти распустил и клюв. Кровавый… Как его? Клюнул? Бишь его… А! Навострил!

– Ты бы еще на табуретку залез и оттуда стишок прочитал, придурок. Тоже мне выискался, царевна Лебедь, – пробубнил Акулов и обиделся.

– Ага! А то! Я со школы помню. На Новый год в самодеятельности. Я тогда могучим богатырем был, – расцвел Карасев, – князем Гвидоном.

– Не нервируй человека, царь Султан, – велел ему Наливайченко и, по-хозяйски обхлопав Акуловскую макушку, посоветовал: – да выбрось ты эту балерину из головы. Не про тебя она, не путай оперы.

– Вот еще, сдалась она мне, эта блаженная! Мужики, да вы чо? У меня и в мыслях не было. Она не в моем вкусе. Это же фея неземная, что с ней делать-то? – отпихивая от себя Наливайченко, взвился капитан.

Его ответ чрезвычайно развеселил товарищей:

– Втюрился! Ха-гха-гхоо!

– Фея! Гхо-гха-ха!

– Неземная! Гыыы-гы! Ага, влип по самые бубенцы! Эх, Акулыч!

– «А-ла-ла», «Ха-ха-ха», – смущенно передразнил их Акулов и, присвистнув «шу-у-у», залихватски плюхнул в себя очередную стопку водки.

– Закусывай, ик, тушенкой. А, ик, не яблоком. Мыж, мыже, ик! Мы же плотоядные… Плотоядные мы же! По сценам не ик… Не прыгаем, в ик… В облаках не ик… Не витаем, – наставительно разикался сержант Помятый.

– Плотоядные мыши? – изумился капитан и посоветовал: – Попей водички.

– От любви своей оглох, как тетерев! Сам идиот и из меня того же! Не мыши, а «мы же»! Стану я воду пить, когда водка есть, – от возмущения сержант перестал икать.

Капитан кинулся было в драку, но споткнулся о воздух и чуть не упал.

Потом бегали и брали еще… Потом рассуждали о чем-то… Потом что-то пели и как-то танцевали… Потом были там… Потом тут… Потом где-то еще…

Проснувшись на следующий день, никто из них не помнил, как добрался до дома.

Акулов очнулся на полу своей комнаты. Он лежал, уткнувшись головой в холодную чугунную батарею. Ногам было тесно, оказалось, что они без ботинок, но зачем-то втиснуты под диван. Руки же его так занемели, что едва не отсохли.

Похмелье начисто стерло из памяти Акулова события ночи, вечер вспоминался туманно, минувший же день, а с ним и красавица балерина, канул в далеком прошлом. В ненужном и досадном, предболезненном прошлом.

Насущным стало только одно: как прожить день сегодняшний и не умереть. Очень плохо было Ивану Алексеевичу. Его тошнило, колотило, а мозг болел, выкручивался, как в центрифуге, и разрывался.

Немного оклемавшись, как и все в подобных ситуациях, Акулов принялся искать доказательства своей чистоты и правильности: «Я хороший, меня напоили, жизнь довела». И обвинил во всем Анну Белолебедеву, посчитав, что напился именно из-за нее. А потому проклял ее, предав анафеме и забвению, как ведьму, вызывающую головную боль и тошноту.

Глава 9. Маленький ты мой, бедненький ты мой

Наступила эра лета. Все цвело, процветало и наслаждалось райской жизнью. Только Анна Белолебедева, отравленная ядом страха, не жила, а существовала: грустная, усталая, безразличная ко всему и измученная этим безразличием.

К счастью, алкоголь и ему подобное она органически не переносила. Пробовала успокоительные, но они вызывали ватность ума и тела, отчего на душе становилось еще гаже.

Анне стало часто казаться, что она летит сквозь непроглядный липкий туман и падает в пропасть. Тогда она начинала метаться, скидывая сонную одурь, туман рассеивался, и падение прекращалось. Под ногами возникала твердая поверхность, но это было каменное дно узкого ущелья с отвесными скалами, откуда невозможно выбраться.

Безысходный замкнутый круг: оцепенение – беспокойство – тревога – страх – паника – слезы – оцепенение…

Лебедь мучилась, и Муха не покидала ее, словно верная сиделка рядом с тяжелобольной. Пожалуй, мушиные страдания были тяжелей человеческих, ведь это людям свойственно терзаться, а насекомые предпочитают просто жить, не переживая ни о чем.