Муха и Лебедь

Сезон в театре закончился еще в середине мая, официальное открытие было назначено на первое сентября. Важных репетиций не было, и труппа, разреженная отпускниками, расслабленно шевелилась под кондиционерами, сетуя на то, что «в балете приходиться работать у станка до седьмого пота».

В тот день Муха, вспомнив о насекомых правах на личную жизнь, решила не сопровождать Анну в театр и скрылась в неизвестном направлении, заявив:

– Ужж зззамужж жжж невтерпежж! Разззмножжжаться! Жженихаться!

«Как рано все разошлись», – удивилась Анна, оставшись одна в репетиционном зале и посмотрев на часы. Они дышали секундной стрелкой, вверх-вниз, вверх-вниз, вдох-выдох, вдох-выдох. Дыхание времени, с которым не поспоришь, оставаясь с каждой секундой в настоящем. Один часовой пояс со звездами.

Живое существо – это нечто гораздо большее своего живого организма. Мы не являемся телом, а тело не является нами. Люди кривят душой, называя «я» изображение на фотографии или отражение в зеркале.

Две стены в зале были полностью зеркальными. Спереди на Белолебедеву смотрело отражение балетной примы: с гордой осанкой и взглядом за линию горизонта. А справа украдкой зыркало чуждое существо – ее скрытое, зазеркальное «я», и перекладина хореографического станка словно перерезала его пополам.

Как известно, смотрящий прямо малоинтересен, наше внимание притягивает подглядывающий. И девушка, повинуясь этому неписаному закону, уставилась в свое правое отражение. Впервые за последние дни она смотрела осознанно, видя то, на что смотрит. И, пораженная, отшатнулась – неужели это она? Изможденное, посеревшее существо с углями затравленных глаз. Зверь, готовый броситься то ли в бегство, то ли в смертельную схватку.

«Нет, господи, нет! За что еще и так, разве мало? И все меня такую видели, – обомлела она от стыда и страха. – Но никто ничего не спросил. Я для них чужая и ненужная. Полудохлая. Мотылек, обреченно бьющийся об лампочку».

Она сползла на пол и разрыдалась.

– Эй, Вова-Вова-Вова, Вовка-Вовочка-Вовчок! – раздался смех Юлии Пестриковой, жены Владимира Рыжикова в жизни и королевы-матери в постановке. – Где ты? Все уже без тебя закупили, можешь не прятаться. Выходи, принц-Зигфрид-детка-моя-королевская.

Тут она увидела неловко поднимающуюся с пола заплаканную Анну.

«Как можно превратить себя в такое чучело? Чахоточная тургеневская барышня. Приспичило ей тут… Посреди дороги… Заняться мне больше нечем – тряпки с пола поднимать», – с досадой подумала королева и жалостливо воскликнула:

– Анюсик, золотце, что случилось?

– А чего у вас тут? Ты, Анька, чего ревешь-то? – с интересом присоединился Рыжиков, явившийся на зов супруги.

– Да я так… Упала, – побелевшими от неловкости губами пролепетала Белолебедева, прижимая ледяные пальцы к пылающим скулам.

Зал заполнялся остальными персонажами «Лебединого озера»: зерна зернами, хлеб хлебом, а до дармовых зрелищ охочи все.

Впорхнул злой волшебник Рыцарь Ротбарт – весельчак Игорь Могильницкий. Пританцевал наставник принца Вольфганг – молоденький Глеб Сыбачин. Примаршировал принцев друг фон Зоммерштерн – начинающий лысеть Вася Васекин, он же Вась-Вась. Вальяжно вошел барон фон Штейн – красавец Иван Мандзюк. А иже с ними, в облаке женского парфюма, вплыли лебедушки всех размеров и мастей.

– Не умеешь ты, Ань, врать, – назидательно протянул наставник Вольфганг-Глеб Сыбачин и объяснил собравшимся: – Одиноко ей, оттого и хандра. А от хандры – дамские истерики. Нужно ближе быть. Понимаете, ближе к народу. Как говорится: «будь проще, и люди к тебе потянутся».

– А я скажу, что Глеб правильно сказал, – согласился фон Вась-Вась, приглаживая свою плешь, – вот скажите, на кой она Андрюху отшила?

– Да еще и в милицию бежать собиралась, чтобы на него заявить, – взвизгнула лебедь №3.

– Неужели? – поразилась лебедь №6.

– Да, мне в кадрах сказали, – подтвердила лебедь №4.

– Ну и дела пошли – он к ней с чувствами в ЗАГС, а она от него с заявлением в милицию, – подняла бровки и покачала головой лебедь №2.

– Черти бы вас всех взяли с слезами, чувствами и заявлениями, – чертыхнулась лебедь №1, постукивая острым ноготком по золотым часикам, – мы едем или как?

– Да не торопись ты, успеем, – одернул ее Вольфганг-Сыбачин и с юношеской горячностью провозгласил: – Белолебедева должна быть как все, иначе превратится в социопатку! Человек обязан принимать нормы человеческого общества. И на чувства отвечать чувствами, а не милицией.

– Чувства чувствам рознь: негоже приме с сантехником, – усмехнулся Рыцарь-Могельницкий, – она «белый лебедь», а он, как говорится, «могуч, вонюч и волосат». Уехал ее неандерталец в свой родной Магаданский край. «Пишите письма», как говорится.

– Магаданский? Что ж, там ему и место, – поморщилась Королева-Пестрикова.

– Я вам не мешаю меня обсуждать? – мягко спросила Анна, изо всех сил сдерживая слезы и злость. – А он действительно уехал?

Все умолкли и изумленно уставились на нее.

Эффект был такой, словно выставочный экспонат заговорил с посетителями. Виданое ли дело? Рафаэлевская дева, с ликом, взглядом и немой печалью, и вдруг – вопрошает вслух.