Муляка

Водитель трогается, но Лотта всё же успевает сделать фото. Мы выезжаем на дорогу к верхнему лагерю. В заднее окно я вижу, как Лёха с котёнком на руках отходит от дороги. Я вижу кухню и людей возле неё, я ко всем отношусь по-разному, но сейчас мы с ними расстаёмся — я не хочу реветь, это вовсе ни к чему, но поневоле начинаю.

На вокзале я бегу к магазину и на последние деньги покупаю коньяк.

Нас едет целая толпа — восемь человек в двух купе с кондиционерами. Это царский подарок: мы привыкли к жаре, привыкли спать на земле, ничего не есть, пить спирт и курить всё, что дымит. Мы везём с собой крымские сувениры: обмуляченную обувь и одежду, мозоли, часы с пропотевшими грязными ремешками, детское питание и хлоргексидин — теперь нам страшно выйти из дома без него. Мы пьём коньяк и до поздней ночи поём детские песенки.

Мне тепло и уютно с этими людьми — кем бы они ни оказались в реальной жизни, сейчас они те, кто знает правду и не даст её заврать.

— Лотта, — говорю я нетрезвым голосом, прежде чем провалиться в темноту, — а правда, мы — хорошие люди?

— Засыпайте… — смеётся Лотта и гладит меня по голове.

Похмелье (повесть)

Первая бутылка

В окно то и дело летит крупа — кто-то из соседей сверху подкармливает голубей. Октябрь тёплый, но отопление уже включили, приходится держать окна нараспашку. Крупа неприятно щёлкает о наружный жестяной подоконник и рикошетом влетает в комнату. Сегодня она сыпалась дождём, и я рассвирепела. На последнем, седьмом, этаже обнаружились виновники.

— А что за крупа-то? — спросил один.

— Сегодня была гречка, — рявкнула я, и они виновато потупились. — А вчера манка летела.

— Манка — это не мы!

— А кто?

— Может, Бог? Тогда вам выше…

В пять позвонил Олег и предложил пойти гулять. Гулять с Олегом — значит пить. Осенью пьют все, и я тоже. Для вида помялась, но согласилась. Мы не виделись всё лето и нам есть о чём поговорить: однажды весной он вдруг позвонил, обещал развестись, звал замуж, а потом делал вид, что был пьян и ничего не помнит. Я каждый день ждала его звонка, напоминать о себе лишний раз считала нечестным, поскольку не хотела на него давить, и спустя три месяца была готова на что угодно, лишь бы закончилась эта мука.

Встретиться договорились у выхода из Маяковской. Олег опаздывает всегда и всюду, поэтому я готовлюсь к долгому ожиданию и, желая найти лавочку, пытаюсь пройти мимо условленного места. В темноте я вижу плохо и не сразу замечаю в толпе его тёмную фигуру. О чудо! — он уже здесь, он пришёл раньше меня. Олег обнимает меня, целует в щёку и предлагает:

— Пошли, проведаем классика.

Его правый глаз сильно косит, поэтому при каждой встрече мне кажется, что он высматривает в толпе кого-то кроме меня. Оглядываюсь, но знакомых не вижу.

Мы выходим на площадь и идём к постаменту. Впервые оказавшись в Москве, я направилась именно сюда — для меня, провинциальной девочки с глупыми стихами, вся жизнь была сосредоточена возле памятника Маяковскому. В моём воображении там до сих пор собирались толпы народа и гремели голоса «шестидесятников». Площадь оказалась большой и свободной, а я на ней — единственным поэтом и слушателем. Я приезжала на свой первый литературный фестиваль, где вдрызг разругали мои стихи, а после — научили пить водку. Когда же к Маяковскому повадились ходить митингующие оппозиционеры, власть быстренько закрыла площадь на вечный капитальный ремонт. Правда, через несколько лет, когда оппозиция сменила место дислокации, железные загородки всё же сняли.

Олег достаёт из сумки плоскую бутылку виски, откручивает крышку и протягивает мне. Я вздыхаю — вечер накануне был бурным и богатым на выпивку. Прислушиваюсь к организму: кажется, против вискаря нет возражений. Это радует.

— Я, когда тебе звонил, в окошко глянул, там солнце было. А сейчас выхожу из дома — темень, и ещё, похоже, дождь собирается. Кто ж знал, что осень?

Он смеётся нарочитым смехом. Так смеются люди, не уверенные в том, что сказали смешное. Но он убеждён в собственном превосходстве, и потому при мне смеётся часто.

— Пойдём на Арбат? Я там давненько не был.

В десять ему надо будет уходить, для прогулки у нас почти три часа. Он должен объясниться, а вместо того рассказывает о тяготах трудовой жизни. Я терпеливо жду. На эту встречу я напросилась сама, и отступать поздно.

Как напрашивалась — не помню, об этом мне утром рассказала подруга Наташка.

Сегодняшний день мог начаться для меня в Уругвае или Выборге — и тут бы не было ничего удивительного. Но я проснулась дома, в собственной кровати, не понимая, каким ветром меня сюда занесло — вчерашние события в памяти не отложились. За окном дождём сыпалась крупа, тарабанила о подоконник, запрыгивала в комнату. Этот звук меня и разбудил.