Мунфлит

После очередного набега Рэтси я вдруг почувствовал, что устал как собака, и, подбросив в очаг свежих дров, улегся на одеяло подле огня. Меня уже начала охватывать дрема, когда раздался стук в дверь. В комнату вошел мистер Гленни. Насколько мне видно было в слабом свете огня, прошедшие годы на нем сказались. Он постарел и заметно сгорбился. Тем не менее я, даже выведенный из дремоты, немедленно узнал его и постарался встретить с предельным радушием, на которое только был способен в тогдашнем своем состоянии.

Он, сердечно меня поприветствовав и явно пытаясь исполненным любопытства взглядом высмотреть во мне, взрослом и бородатом, черты того мальчика, каким запечатлела меня его память, опустился рядом со мной на скамью, однако чуть погодя снова поднялся на ноги, отогнул полог с лица Элзевира, извлек из кармана молитвенник и настолько проникновенно прочел над покойным «О жизни вечной», что в затененную горем душу мою проник лучик Высшего Света. Затем мистер Гленни начал рассказывать мне о том, что произошло в Мунфлите за время нашего с Элзевиром отсутствия. Все новости, собственно, ограничивались несколькими смертями, которыми, в общем, и ограничивались большей частью всегда мунфлитские новости. Среди тех, кто покинул сей мир, была мисс Арнольд – моя тетя, а значит, у меня стало еще одним другом меньше, если, конечно, я мог считать ее своим другом. Намерения ее, несомненно, были добры и праведны, но она вкладывала в заботу свою обо мне такое количество строгости, что близким себе человеком я ее так и не ощутил и весть о ее кончине, переполненный скорбью об Элзевире, воспринял почти равнодушно.

– В горе своем все же не забывай о благодарности небесам за то, что избавлен от преждевременной смерти и вечной каторги, – принялся мягко увещевать меня мистер Гленни. – Возможно, мне бы не следовало после священного текста обращаться к примерам из мирских авторов, но все же скажу, что даже великий Гомер призывает не замыкаться в скорби своей, ибо холодное горе преодолимо гораздо быстрее, чем исступленное.

И молитва, и голос, и доброта старого моего учителя действовали на меня как лекарство, вовремя поднесенное тяжелобольному. Мне казалось, что мистер Гленни вот-вот уйдет, когда он, с многозначительным видом кашлянув, как делал обычно, когда собирался сказать что-то важное, достал из кармана сложенный лист голубой бумаги.

– Сын мой, – начал он, расправляя у себя на колене лист, оказавшийся весьма длинным. – Вот один из примеров, который может служить доказательством, что мы не должны торопиться сетовать на судьбу. Как же часто далек от нас высший смысл провидения, и нам порой кажется, будто удача от нас отвернулась, хотя в действительности она лишь удалилась на время, чтобы найти драгоценный подарок, который позже нам преподнесет. Впрочем, сейчас убедишься сам. Зажги-ка свечу и поставь ее рядом со мной. Глазам моим недостаточно пламени очага.

Я взял с каминной полки огарок свечи, зажег ее и поставил возле викария.

– Это письмо мне пришло восемь лет назад, а дальше тебе судить о степени его важности.

И он начал читать:

«Преподобному Горацию Гленни, бессменному викарию Мунфлита, графство Дорсет, Англия, от написавшего сие на языке английском герра Роостена, адвоката и нотариуса, королевство Голландия».

Письмо это до сих пор у меня сохранилось, но голландский нотариус, явно стремясь заработать побольше, развез его до такой длины и прибег к столь запутанным и витиеватым фразам, что я предпочту ограничиться изложением главного. Некий Криспин Алдобранд, ювелир и торговец драгоценными камнями в Гааге, чувствуя, что дни его жизни на исходе, призвал герра Роостена составить завещание, согласно которому вышеупомянутый Криспин Алдобранд, не имея родных и близких, отказывает все принадлежащее ему на момент смерти имущество некоему Джону Тренчарду из Мунфлита, Дорсет, королевство Англия. «Таковая предсмертная его воля, – объяснил нотариус, – диктовалась стремлением восстановить справедливость, коей Криспин Алдобранд пренебрег, уплатив в свое время оному Джону Тренчарду слишком мало за бриллиант, принесенный им на продажу». Далее, сообщалось в письме, бриллиант был обращен ювелиром в деньги, но вскорости после этого очень солидные капиталы, которыми он обладал, начали по вине нескольких неудачных вложений таять, пока не иссякли до суммы, вырученной за драгоценность Джона Тренчарда. И со здоровьем у мистера Алдобранда становилось все хуже и хуже.