Мунфлит

Я сел и, зажав меж ладоней лицо, уставился на огонь, когда за моей спиной послышался звук очень тихих шагов. «Видимо, Рэтси вернулся, – подумалось мне. – А ступает так тихо, чтобы не потревожить меня». Кто-то легонько коснулся моего плеча. Вышло чересчур нежно для Рэтси. Я поднял голову. Подле меня стояла высокая величавая женщина. Я тотчас узнал ее, хотя прекрасна она была красотою уже не девичьей, а той, какая дается в расцвете лет, когда черты обретают законченность и совершенство. В остальном она изменилась мало. Разве что чувство собственного достоинство читалось с большей определенностью на ее лице да ниспадавшие прежде на плечи свои рыже-коричневые волосы она теперь подбирала.

– Джон, ты забыл меня? – спросила она, опираясь рукой на мое плечо и глядя на меня сверху вниз. – Могу ли я разделить твое горе? Как же тебе пришло в голову не сказать мне, что ты вернулся? Неужели не видел свет? Разве не понял, что тебя здесь ждет друг?

Я не ответил. Не мог ничего сказать, настолько был поражен ее появлением. Словно специально пришла опровергнуть мой вывод, что у меня больше нет ни единого друга на свете.

– Стоит ли тебе оставаться здесь дальше? – тем временем продолжала она. – Но уж если останешься, не изводи себя слишком сильной скорбью. Никто бы, кроме него, не смог умереть так благородно. За те годы, что вас здесь не было, я постоянно к нему возвращалась мыслями и все отчетливее понимала, насколько доброе у него сердце. Если даже ему и приходилось совершать что-то скверное, то, уверена, лишь в ответ на куда худшие действия против него.

Как же прекрасно она говорила о нем. А ведь он только по чистой случайности не выстрелил в Мэскью. Или не по случайности, как мне представлялось позже, а просто хотел хорошенько припугнуть магистрата? После слов Грейс я окончательно в этом уверился. Но до чего же запутанная история. Там, на утесе, я пытался по мере сил спасти Элзевира от черного груза на совести, а в результате он спас мне жизнь. Теперь дочь Мэскью воздает хвалу его благородству, а он, мертвый, лежит рядом с нами… Говорить я по-прежнему был не в силах.

– Тебе совсем нечего мне сказать, Джон? – спросила наконец Грейс. – Забыл меня? Больше не любишь? Не хочешь пустить в свое горе?

Я приник губами к ее руке.

– Милая мистрис Грейс! Я ничего не забыл и по-прежнему ставлю тебя выше всех на свете, но говорить о любви к тебе отныне не смею, да и ты не должна. Прошлые времена миновали. Мы с тобой больше не мальчик с девочкой. Ты теперь благородная леди, а я сломленный жизнью бедняк.

И она услышала от меня про нашу с Элзевиром десятилетнюю каторгу, а потом я продемонстрировал ей железный браслет на запястье и клеймо на щеке. Грейс, внимательно поглядев на него, ответила:

– Перестань терзаться от своей бедности, Джон. Ты обладаешь тем, что дороже любого богатства. И хоть вернулся не более состоятельным, чем убыл отсюда, но честью-то не обеднел. А богатство есть у меня. И гораздо больше, чем мне может потребоваться. Вот и хватит об этом. Тебе, наоборот, нужно радоваться, что не смог извлечь выгоду из зловещего бриллианта. А клеймо твое… Для меня оно не знак твоей каторги, а герб Моунов. Словно отныне ты накрепко с ними связан и долг твой – исполнить волю последнего из них. Я и раньше тебя просила остерегаться сокровища, теперь же, когда на тебе эта метка, прошу гораздо настойчивее: если так выйдет, что камень вернется к тебе, бойся собственной выгоды даже от тени его. Исполни последнюю волю полковника Моуна. Сделай то, чем надеялся он искупить грехи.

С этими словами она, убрав руку с моего плеча, тихо покинула комнату. Я остался сидеть, окутанный тьмой, из которой всполохи пламени в очаге выхватывали лишь парус да очертания тела под ним. Появление Грейс поразило меня и повергло в длительную задумчивость. Мог ли я даже в мечтах надеяться на столь долгое постоянство? В сердце ее до сих пор оставалось место для такого жалкого существа, как я. И почему она снова меня предостерегла насчет бриллианта? Мыслимо ли, чтобы он опять вернулся ко мне? Ответ на эту загадку я получил еще до исхода ночи.

Мастер Рэтси, время от времени заходя ко мне и, недолго со мной пробыв, опять исчезая, так как на пляже еще оставалось много работы, несколько раз принимался меня убеждать, что я могу более не опасаться преследования властей. За мою голову давно уже не сулят никаких наград. Грейс, оказывается, не только отказалась подписать требование о нашем с Элзевиром аресте, но и вынудила своих адвокатов узаконить свое утверждение, что отец ее был убит чьим-то случайным выстрелом. Это сильно меня успокоило, мог отныне без опасений ходить по родной земле.