Мунфлит

Люди на берегу, издали наблюдавшие удивленно за трепетными моими действиями, подойдя ближе, стали таращиться на меня уже в окончательном изумлении. Ведь я представлялся им чужаком, да еще с железным браслетом каторжника на запястье. Лица их помягчели, когда по толпе пронеслась молва, что это мне посчастливилось ночью выбраться живым из прибоя, а тело принадлежит несчастному моему другу, который погиб, спасая меня. Тут Рэтси, переходя от одной группы к другой, принялся, по-видимому, объяснять, кто мы, ибо многие из людей, которых я прежде знал, начали с молчаливым сочувствием пожимать мне руку. Я был благодарен им, что они не пытались со мной завести разговор, так как ответных слов у меня все равно не нашлось бы, настолько сердце мое сжала скорбь. Некоторые, склонившись над Элзевиром, разглядывали его лицо и, словно в последнем приветствии, дотрагивались до его рук. Море и камни милостиво не нанесли ему ни синяков, ни ран. Лицо его выражало умиротворение. И, странное дело, даже я, знавший, где на его щеке было клеймо, теперь едва мог разглядеть этот зловещий игрек. Смертельная бледность выела цвет из шрама, оставив лицо Элзевира кипенно-белым, как алебастровые фигуры в мунфлитской церкви. Перед прыжком с корабля он разделся до пояса, так что торс его был обнажен, и все могли видеть широкую его грудь и рельефные мышцы. Сколько же раз вызволял он благодаря им себя из бед и опасностей, пока они прошлой ночью впервые его не предали!

Люди чуть постояли, отдав дань почтения бывалому моряку, который сумел доставить сквозь шторм к родным берегам последний свой груз. Затем тело его было положено на парус, руки расправлены так, что легли по бокам, и скорбная наша процессия двинулась прочь от воды. Я шел рядом с телом. И когда путь пролег сквозь луга, мы увидали в лучах засиявшего вдруг сквозь тучи солнца группку школьников, торопившихся к берегу, чтобы взглянуть на последствия кораблекрушения. Увидев, что мы несем несчастную его жертву, стайка рассыпалась по сторонам от нас. Мальчики сорвали кепки с голов, девочки сделали книксен, а я при виде детей на какой-то момент перестал ощущать себя взрослым и будто бы вновь превратился в ученика мистера Гленни, вышедшего после его уроков из холла старой богадельни.

Путь наш завершился возле таверны «Почему бы и нет». После кончины Мэскью она, как я выяснил позже, больше никому не сдавалась, стояла пустой, и огонь в ней впервые за много лет развели прошлой ночью, чтобы было куда приютить потерпевших крушение, если кто-то из них спасется. Дверь стояла по-прежнему гостеприимно распахнутой, и огонь все еще горел в очаге парадной комнаты. Элзевира внесли туда. Ложем ему стал высокий стол на козлах. Тело укрыли с головой парусом. Мужчины смущенно застыли рядом. Им явно было невмоготу оставаться здесь дольше. В горе знают, как повести себя и что говорить, только женщины, а мужчины теряются. Люди молча, по одному стали тихонечко покидать таверну. Повод, впрочем, для торопливости имелся у них весьма веский. Добыча на берегу ожидала. Последним ушел мастер Рэтси, пообещав, что вернется до наступления темноты.

Я, полный горестных размышлений, остался наедине с дорогим своим другом. Комнату давно не убирали. Все поверхности покрывала пыль. На окнах ее скопилось такое количество, что они едва пропускали свет. Балки опутала паутина. Стулья пушились от пыли и все столы, кроме того, на котором лежал Элзевир, а прежде – убитый сын его Дэвид. Как же горько тогда Элзевир, склонившись над телом юноши, его оплакивал! И вот теперь самому Элзевиру не дано больше ни горевать, ни радоваться. Я блуждал взглядом по комнате. Она оставалась такой же, как тем давним апрельским вечером, когда мы ее покинули. На широкой полке буфета лежала доска для игры в трик-трак. Слой пыли мешал разглядеть инкрустированную по ее краям надпись: «Сноровка способна улучшить самую худшую комбинацию как при игре в кости, так и в жизни». Но до чего же скверными игроками мы оказались и как мало смогли проявить сноровки, пытаясь выпутаться из отвратительнейших раскладов, которые выкидывала перед нами жизнь.

Пока я сидел, погруженный в мрачные свои мысли, день угас, сумерки мало-помалу стали сгущаться, а по деревне уже вовсю гуляла молва об Элзевире Блоке и Джоне Тренчарде, которые после долгого отсутствия вернулись в Мунфлит, но старый контрабандист утонул, спасая молодого человека. Сумерки уже почти вплотную подобрались к окнам, когда я, отогнув полог из паруса, захотел снова взглянуть на лицо потерянного своего друга, единственного своего друга, с уходом которого мне уже не найти ни участия, ни заботы. Кому и какое теперь до меня дело! Хоть пойду к морю и утоплюсь, ни одна живая душа не станет по мне горевать. Вот я избавился от оков, снова теперь свободен, но зачем? Для чего мне свобода? Что делать, куда податься? Боль утраты пронзила меня пуще прежнего.