Муравьи революции

По возвращении из экспедиции поступил на то же жалованье на телефонную станцию в качестве штатного рабочего. Через год был приглашён в качестве электромонтёра по наружной сети на электрическую станцию с окладом в 60 руб. в месяц.

В 1901 г. я через Спиридона Миланского, рабочего телефонной сети, попадаю в социал-демократический кружок, который в течение года раза три собирался у него, на квартире, а также в доме купца Милля. В 1903 г. я перешёл с электрической станции на завод винной монополии, где работал на установке новой электрической станции под руководством французского инженера. Здесь я впервые успешно руководил стачкой рабочих завода, проходившей, правда, на весьма узкой базе экономических требований, ограничивавшихся повышением заработной платы. После стачки был уволен и до осени 1904 г., до призыва на военную службу, вновь работал на телеграфе в качестве старшего рабочего на относке телеграфной линии по Кругобайкальской железной дороге.

Во флоте

В 1904 г. осенью меня призвали на военную службу. В этот год весь молодняк Сибири направили на пополнение Балтийского флота. Эскадры Рождественского и Небогатоза сильно разредили Балтийский флот как в отношении судов, так и в отношении личного состава. Шла усиленная подготовка новых кадров. Сибирская молодёжь полностью угодила во флот.

В Иркутске я получил явку в Петербург в Технологический институт к «Владимиру»; жил он, кажется, на 2-й роте Измайловского полка. Стояли мы до разбивки в Александро-Невском полку. Оттуда я связался с Владимиром. Он тут же в институте передал меня курсистке Насте Мамонтовой, которая первое время служила связью между мной и партийной организацией. Через некоторое время нас разбили: часть пошла в гвардию, а главная часть сибиряков была назначена во флот. Нас перевели в 8-й флотский экипаж. На следующий день вызвали электриков, вышло нас человек 8, перед нами стоял унтер-офицер в тёмной шинели и в фуражке с георгиевской ленточкой; детина ростом около сажени, он осмотрел нас и подошёл ко мне.

— Ты с электричеством знаком?

— Знаком, — ответил я.

— Я его беру.

«Начинается», — подумал я. Меня куда-то записали: матрос расписался, и мы пошли. Шёл снег. Высокая фигура матроса маячила впереди; я шёл за ним, волоча за верёвочку по снегу свой сундучок.

«Ну и дядя, — мелькало у меня в голове, — неужели там все такие, что я буду среди них делать!» На душе делалось тоскливо и хотелось назад, в 8-й экипаж, к своим. Подошли к большим красным казармам, над парадным золотыми буквами: «Гвардейский экипаж», прошли под полутёмными арками через двойные железные ворота. Двор находился в квадрате огромного корпуса, чистота двора меня подавляла. Матрос ввёл меня в один из подъездов, и мы вошли в помещение казармы; это была казарма первой машинной роты. В роте был только один дежурный, остальные все были на учении. Дежурный указал мне койку. Я снял свой полушубок и лохматую шапку. Валенки мои раскисли, и с них на выскобленный добела пол стекали грязные капли. Щегольская фигура дежурного стояла передо мной, и мне казалось, что он ехидно посматривает на мои плачущие валенки. «Прижмут, должно быть», — подумал я, и мне опять стало не по душе.

Мои товарищи по роте ушли в учёбе порядочно вперёд, и мне приходилось подготовляться в одиночку. Чтобы скорее подтянуть меня, мне дали дядьку, которому и было поручено учить меня строевой и словесной премудрости.

Словесную премудрость я преодолевал довольно успешно, но со строевой дело подвигалось не важно, по крайней мере, мой дядька был недоволен; однако после здравого размышления дядька заключил, что в моих недочётах не шагистике был виноват не столько я, сколько мои развалившиеся пимы.

— Ать! Два! Ать! Топай, топай… Оть бисова душа! Ать, два, швыдче!

Но как я ни топал своими разбитыми пимами, «швыдче» не получалось.

— И чого воны, бисовы диты, бахилы жалиют, що це за муштра в пимах! — И дядька со скорбью смотрел на мои пимы и безнадёжно разводил руками. Я вполне разделял его скорбь и считал, что всякая муштра в пимах — дело безнадёжное. Однако дядька был человеком добрым, он заставил каптенармуса выдать мне сапоги, и мы с ним муштру кое-как одолели; я был включён в общую учёбу с моими товарищами по роте.

До присяги нас выпускать за ворота не полагалось; присягу же мы должны были принять в конце январи, после окончания строевой учёбы: после присяги специалисты от строевой учёбы освобождались на всё время военной службы и посвящали всё своё служебное время своим специальностям.

Настя аккуратно посещала меня по востресеньям, приносила понемногу литературу и указания, как начать работу среда матросов экипажа. С новобранцами я сошёлся довольно скоро, публика в большинстве заводская, в той или иной степени уже соприкасавшаяся с революционным движением, на разговоры шла легко и охотно. Скоро у нас образовался кружок. Дядька мой также оказался любителем до политических разговоров и тоже включился в наш кружок.

В кружке читали литературу, газеты, и никаких особых революционных планов у нас пока не возникало.