Муравьи революции

— Интересная, говоришь? Так вот за эти интересные газеты ты будешь подвергнут судовому аресту на два месяца, понял?

— Понял, ваше благородие.

— И какой чёрт тебя сунул с этими газетами на глаза старшему офицеру? Не мог спрятать, — офицер повернулся и зашагал по каюте.

— Ты вот что, поменьше попадайся на глаза Философову.

— Есть, ваше благородие.

— Ну, иди.

Мне было ясно, что минный офицер не склонен ко мне сурово относиться за мой поступок и, по-видимому, недолюбливает Философова.

Так я благодаря минутной распущенности оказался на два месяца лишённым связи с внешним миром. На Соколова надеяться было трудно, потому что, как только он дорывался до берега, всегда возвращался «на парусе», поэтому мы ещё ранее с ним сговорились, что он не будет брать на волю никаких поручений, хотя неоценимым человеком он был на яхте или в экипаже.

Сидеть всю кампанию на судне да ещё на «бочке» было весьма неприятно и тяжело: один день, как капля воды, похож на другой.

Утро — вставать в шесть часов, на молитву, завтрак, чистить медяшку, мыть полы, поднятие флага, обед и т. д. — так изо дня в день.

Однако моё заточение принесло и свою пользу. Я усиленно принялся за создание крепкого кружка Возможность больших событий, навеянная на меня на кронштадтских собраниях, не давала мне покоя; я очень боялся, что события развернутся так скоро, что мы не сумеем принять в них участие.

Наш кружок состоял из меня, Соколова, машиниста, воспитанника экипажа, одного минёра-латыша и ещё кого-то из машинистов; я стал их заряжать теми настроениями и планами, которые сообщились мне в Кронштадте.

Когда я говорил, что кронштадтцы хотят «громить офицеров» и требовать сокращения сроков службы, Соколов буквально выразил то же, что и мои земляки:

— Офицерам хвосты наломать не мешает, а вот сокращение сроков службы — это дело хорошее и большое.

Кружок решил работать по ночам, привлекая надёжную молодёжь. Чтобы не провалиться всем, решили создать новый кружок, которым поручили руководить машинисту-воспитаннику, а мы все взяли индивидуальную обработку.

Однажды, в один из июньских дней, наш кок привёз вместе с кислой капустой из кронштадтских погребов известие:

— В Либаве матросы взбунтовались и побили своих офицеров и, говорят, Либаву захватили.

— В Кронштадте матросы «ура» кричат, по улицам бегают. Говорят, тоже офицеров бить будут, добра мало будет, — добавил кок, — перепьются все.

На другой день получили известие, что в нескольких экипажах выбросили баки с обедом, разогнали из экипажей офицеров и выбили окна, идут большие митинги.

Через два дня наступало воскресенье, решили мобилизовать весь кружок, кроме меня, в Кронштадт, чтобы толком добиться, что и как. Выехать, однако, не удалось. Выход на берег команде был воспрещён.

Мы опять остались без информации. Навалились на кока, чтоб он подробнее разузнал, в чём дело. Но и коку не удалось: с ним выехал боцман Шукалов (лютый зверь) и не дал ему ни с кем перекинуться словом. «Полярную Звезду» изолировали.

Так мы сидели недели две или три, как в тюрьме и ни одной вести, что делается в Либаве, Кронштадте и в Петербурге, не получали.

Сорвал нас с ненавистной «бочки» неожиданный для нас «морской поход» — «Полярная Звезда» ушла в море.

Свидание Николая с Вильгельмом

В июле, в один из дней, был дан приказ «готовиться к походу». Куда едем и когда, никто ничего не звал. Боевая вахта заняла места, задымили трубы, задышали огромные цилиндры, заворочались огромной толщины юлы, винты повернулись в воде, и дремавшая махина яхты вздрогнула.

«Полярная Звезда» стала под парами.

Через два дня яхта приняла дворцовую прислугу: повара, лакеи, адъютанты во главе со стариком-солдатом, дядькой Николаи.

На третий день на яхте «Александрия» приехали Николай, царица со всеми детьми и вдовствующая царица с огромной свитой. Потом приехал военно-морской министр Бирюлёв. Яхта снялась с якоря и пошла в море, сопровождаемая броненосцем «Слава» и эскадрильей минных крейсеров и миноносцев.

Якорь бросила яхта в Биорках.

Отдохнув два дня от поездки, Николай ежедневно стал ездить на острова охотиться за лисицами.

Записывали матросов, желающих принять участие в облаве на лисиц. Я тоже записался, но меня вычеркнули; когда я спросил почему, боцман мне ответил язвительно: «неблагонадёжен».

Поездка в Биорки всё-таки была разнообразием, но она срывала всю нашу работу: люди целые дни были заняты по горло: строевые команды то и дело летали на верхнюю палубу по команде «Повахтенно во фронт!», когда выходил кто-либо из царственных особ из каюты.

Николай и его жена часто приостанавливали эти команды; им, как и матросам, надоела эта церемония, но царица-мать требовала для себя выполнения церемоний полностью и так измучила матросов, что они возненавидели её всей душой.

Дня через три пребывания в Биорках прибыла германская императорская яхта «Гогенцоллерн» в сопровождении двух крейсеров и, кажется, двух миноносцев. Как яхта, так и крейсеры были выкрашены в «мирный» белый цвет. Германская эскадра красиво выделялась на мутно-сером фоне Балтийского моря.