Муравьи революции

На «Гогенцоллерне» находился германский император Вильгельм II.

Броненосец «Слава» открыл салютную стрельбу из орудий, за «Славой» последовательно салютовали крейсеры и «Полярная Звезда» до 101 выстрела, германская эскадра также салютовала 101 орудийным выстрелом, вошла в зону «Полярной Звезды» и стала на якорь.

Тут только перед нами вскрылся истинный смысл морской прогулки Николая II: происходило политическое свидание двух самодержавных деспотов.

Нас весьма интересовал смысл этого политического свидания, и мы «мобилизовали» все способы, чтобы приподнять хотя бы краешек завесы над этим свиданием.

Дядька Николая, старый николаевский солдат, кое-что нам открыл. Он любил водочку, и мы вечерами это удовольствие ему доставляли.

Старик, будучи навеселе, повторил нам несколько фраз, которые он слышал от членов свиты Николая. Когда мы у него спросили, зачем устроено это свидание, то он ответ:

— Если бы Витте был в Петербурге, он этого бы свидания не допустил.

А потом ещё такое замечание от него мы слышали после обмена визитами Николая с Вильгельмом:

— Опутает немец Николашу.

Когда мы опросили, почему он думает, что немец опутает Николая, то он нам ответил:

— Придворная челядь болтает, а она всегда верно чует.

Придворной челядью старик считал постоянную свиту Николая.

Замечание о Витте нам почти ничего не говорило. Мы знали, что Витте уехал в Америку заключать мир, но нам было непонятно, почему Николай мог зависеть от Витте. Мы не знали, что звезда Витте в это время уже достигла своего зенита.

Когда Вильгельм нанёс первый визит на «Полярную Звезду», он принял рапорт, обошёл вахты (фронт) и по-русски поздоровался:

— Здорова!

— Вот рвануть бы — сразу бы две империи потонули, — острили матросы.

Обмен визитами происходил ежедневно в течение трёх-четырёх дней.

Переговоры велись; офицеры об этом между собой говорили; старик-дядька нам тоже сообщил:

— Немец всё-таки облапошил Николая: соглашение подписал.

— Да ты расскажи толком, что подписал Николай? — спрашивали его. Старик только рукой отмахивался:

— Свитские говорят, что соглашение подписал, что немец надул.

Через три дня германская яхта в сопровождении германских и наших судов ушла из Биорок. «Биоркское свидание Николая с Вильгельмом» закончилось. После этого свидания среди свитских начали происходить довольно откровенные разговоры; свитские собирались кучками, слышались в досадном тоне следующие реплики: «Но как же с Францией?»

И опять начало упоминаться имя Витте: «Жаль, Витте нет, он не допустил бы до соглашения».

Наши попытки добиться сущности «соглашения» никакого результата не дали; по-видимому, свитские знали только в общих чертах о соглашении и о каком-то противоречии с русско-французским договором. Только позднее стало несколько известно, что Вильгельм вырвал у Николая в Биорках соглашение, по которому Россия обязана помогать Германии в случае войны с другими государствами. Говорили, что это соглашение направлено против Франции, в то время как у России с Францией имеется такое же соглашение, направленное против Германии, которое продолжает действовать.

В общем, свитские объявили «биоркское свидание» скандальным.

Для нас, однако, вопрос оставался неясным, и в дальнейшем мы им не занимались.

Пробыв несколько суток в Биорках, яхта снялась с якоря и вернулась в Кронштадт.

Опять на «бочке»

Возвратившись в Кронштадт, ссадив Николая с семьёй и челядью с яхты, мы опять прочно уселись на «бочку». Потянулись монотонно каторжные для меня дни. Команда провозилась дня три над уборкой, и, приведя в порядок яхту после «похода», матросы стали по очереди ездить на берег в Кронштадт. С берега привозили известия, которые меня основательно волновали: одни говорили, что в Кронштадте здоровая пьянка, что матросы «гоняют кота» офицерам, другие говорили, что «матросня митингует и выносит резолюции».

Ясно было, что в Кронштадте что-то происходит не совсем обычное. Я сделал попытку сократить срок моего ареста и обратился к моему минному офицеру, чтобы он поговорил с командиром о сокращении мне срока и разрешении съездить на берег.

— Зачем ты хочешь ехать на берег? — спросил меня офицер.

— К землякам, ваше благородие, соскучился.

— Не доведут тебя до добра эти поездки. Хлопотать не стоит, командир не пустит.

— А может, пустит, ваше благородие, попробуйте.

— Нет, и пробовать не буду. Если бы ты нарвался на командира, было бы полбеды: он бы тебя простил, но тебя угораздило нарваться на Философова, тут ничего не сделаешь, командир не согласится.

Моя попытка успехом не увенчалась. Я решил передать мои связи Соколову и добиться от него, чтобы он отказался от пьянки.

Против ожидания Соколов сразу согласился.

— Надо, браток, нам увязаться, ты прав; я постараюсь вернуться на «своих», чую, братва за дело берётся, теперь не до пьянки.

Я дал записки в 17-й и 2-й экипажи к землякам, просил их свести Соколова с группой и дать ему полную информацию о положении дел.

Соколов уехал.

Остальные члены группы ездили в Петербург. При каждом отпуске привозили оттуда известия также волнующего характера.