Муравьи революции

Однако из обеих информации ничего определённого выудить не удалось, и положение осталось не ясным. Не ясно было, что за требования в петиции готовились для предъявления, кто эту петицию составлял, не ясно было, где она находится.

Более определённые вести приносила матросская масса: «Скоро офицерне крышка». Вот эта «крышка» более точно характеризовала общее настроение Кронштадта и давала направление нашей работе.

Кронштадтцам ещё не совсем ясно, в какую сторону разовьются события, всё же считают ясным, что матросня выступит массой, — докладывал нам в кружке Соколов, — из политических требований выпячивают сокращение срока военной службы, как более понятный и близкий матросам лозунг. Нам тоже этот лозунг нужно выпячивать и вокруг него организовать команду яхты.

Принесённые ив Кронштадта вести влили свежую струю в нашу работу: мы с новой энергией повели агитационную работу.

Разъясняя матросам политические требования, необходимость которых мы не всегда удовлетворительно могли доказать, мы зато требование «сокращения срока службы» сделали боевым лозунгом, вокруг которого и сосредоточивали мысль матросской массы.

Слухи о скором выступлении однако, не подтвердились.

До сентября мы благополучно простояли на «бочке».

Интересным для нас событием за это время была стачка портовых рабочих Кронштадта. Рабочие выставили целый ряд экономических требований, а также требование о восьмичасовом рабочем дне и о праздновании первого мая. Матросы со вниманием следили за этой стачкой: их очень интересовало, получат ли рабочие первое мая.

Этот вопрос занимал матросские умы довольно долго и служил нам дополнительным материалом для агитации.

Забастовку рабочих кронштадтские матросы не использовали, и она закончилась каким-то соглашением. Наша команда очень интересовалась, добились ли рабочие первого мая.

Из Питера получились сведения, что забастовали студенты, требуют «автономии», что многие заводы бастуют, в Москве тоже что-то происходит.

Вести из Питера вновь поставили перед нами вопрос: «как бы не опоздать». Однако разобраться в новых событиях нам как следует не удалось: «Полярная Звезда» опять получила приказ готовиться в поход. Оба наши кружка вошли в боевую вахту.

«Полярная Звезда» вновь приняла на борт Николая с семьёй и многочисленной свитой.

Спасаемся в шхерах

Сентябрь в Питере бродил буйно. Волнения в высших учебных заведениях расценивались матросами как «первая задирка революции»; шумы этой задирки глухо доносились до Кронштадта, и их чутко улавливало матросское ухо. Глухое ворчание в рабочих массах, на которое опиралось студенческое бунтарство, тревожило напряжённое матросское чувство. Матросня распоясывалась, кипела и плескалась через край.

Гнездом студенческого брожения был Технологический институт. Студенты густо набились в нём и жужжали, как осы. Кругом института рабочие, казаки, драгуны, полиция и прочая столичная масса тоже гудели и волновались.

Полиция пыталась действовать по-старому рьяно, но окружающие настроения охлаждали её пыл. Казаки держали себя так, что надеяться на них было рискованно; драгуны тоже энтузиазма к расправам не проявляли. Одним словом, было много шума в институте, ещё больше кругом института. «Задирка» развёртывалась вовсю, с заводов и фабрик откликались неурочные, волнующие гудки.

Флотские экипажи, некоторые гвардейские полки — Преображенский, Московский, Финляндский, армейский Александро-Невский и другие — не только не могли быть двинуты на помощь полиции, но требовали за собой особого надзора. Командному составу этих частей приходилось ставить перед собой задачу: во что бы то ни стало удержать свои части в казармах и не дать им выйти на улицу. Полицейские посты отодвинулись с перекрёстков к сторонке.

Мальчишеский задор вместе с толпами рабочих врывался на широкие проспекты и нарушал их благопристойность. В сумерках старого дня сверкали молодые зарницы. Рассекая мутные волны Балтийского моря, «Полярная Звезда», делая двадцать два узла в час, поспешно уносила «царствующий дом» от беспокойного города в спокойные воды финляндских шхер.

Я стою на вахте уже двенадцать часов, моя «француженка» в неустанном беге поёт своё — четыре тысячи оборотов в минуту; щётки динамо, злобно брызгаясь синими искрами, жадно впивают в себя электрические токи. Соколов, опершись на наглухо закованный в чугун «Феникс», дремлет. Уже пятнадцать человек кочегаров и машинистов выбыли из строя, не выдержав жары глубоких колодцев кочегарок и накалённой ворочающейся стали гигантов-машин. Небоевые вахты послали на их место замену. Наш капрал Маковский, жирный белобрысый, кляузный и трусливый человек, тоже мучился с нами, тихонько трогая за плечо Соколова и плаксиво просил:

— Соколов, голубчик, не спи, скоро приедем, сменишься, уснёшь.

Соколов просыпался, смотрел мутными глазами, на Маковского и сонно говорил: