Мурло

Илья Михайлович уже хотел идти в дом, как вдруг увидел уже знакомую ему жёлтую «Газель», буксируемую внедорожником. Хоть их прошлая с Домрачёвым встреча оставила его не в самом приятном расположении духа, он всё же был рад видеть эту «Газель». Он тяжело поднялся, широко улыбнулся и, размахивая руками, пошёл к автомобилю навстречу. Но тот проехал мимо, а водитель даже не посмотрел в его сторону. Илья Михайлович сначала смутился, а потом его будто бы злость взяла. Развернувшись к своему дому, он услышал, как автомобильный состав остановился. Старик тоже встал. Любопытство потащило его к «Газели».

Брошенная, с разбитым окном, она стояла у участка его соседей, а водитель, крадучись, шёл к их дому. «Явно не Домрачёв», — подумал старик. Водитель подошёл к окну и одним пальцем постучал по нему. Вскоре в нём показалось заспанное лицо Виктора Степановича, рабочего мужика, соседа. Водитель повернулся к «Газели», показал на неё Виктору Степановичу, и через минуту тот был уже на улице. Старик спрятался за кустом и стал следить за происходящим. Хозяин открыл ворота, и вместе с водителем затолкал «Газель» на участок. Затем водитель сел во внедорожник и уехал.

Старик побежал к себе на участок и через щели в заборе стал рассматривать «Газель». «Ну верно — она. А кто ж был за рулём? Не тот точно».

Долго он не заходил в дом, всё крутился на одном месте, думал: «Уж не угнали «Газель»-то эту? Вечно к Степанычу кто-то приезжает. Так, может, вот оно в чём дело!» Мысли не давали Илье Михайловичу покоя. Говорить Надежде? А чего она? Всё-таки сказал. Даже разбудил: не вытерпел. Та недовольно почавкала и послала его к такой-то матери. Старик к ней не пошёл, а стал спрашивать у старухи, что могло происходить у соседа.

— Да почём же мне знать? Что ты пристал как банный лист? Дай поспать.

— Да говорю же: угнали её, наверное.

— Угнали и угнали. Мне какое дело?

— Ты скажи, мог Степаныч так сделать? — старик схватил старуху за руку.

— Ну чего ты дурью опять маешься? Пошёл бы да узнал у него сам.

— Как это? Ты, мол, Степаныч, машину эту не угонял случайно?

— Так и спроси.

— Ага. А он мне: «Да, конечно, Илья Михалыч. Только ты никому. Ни-ни». Так, что ли?

— Может, и так.

— Ага, — обиженно закивал Илья Михайлович. — Ладно, лежи. Пойду посмотрю ещё.

— Делать тебе нечего: в холодину гулять.

— Домрачёва же твоего племянничек. Его «Газель».

— Смотрите-ка, — оживилась старуха, — запомнил. Мать честна́я, что ж ты голову всякой требухой набиваешь?

Илья Михайлович не стал ничего отвечать. Он посидел ещё недолго на Надеждиной кровати и пошёл во двор.

Так он весь день ходил из дома во двор, всё смотрел на «Газель», а она стояла и мёрзла. Старик потом всю ночь уснуть не мог: всё думал о Домрачёве. Представлял, как он спохватился, когда «Газель» не обнаружил. «Утром в Мешково поеду», — решил старик. Старухе не хотел говорить ни слова, потому что пытался он однажды до города добраться, продышаться, так она утомила его своими разговорами и никуда не пустила — теперь не будет её слушать.

Взволнованный старик уснул только под утро и проспал до десяти часов. Старуха уже бодрствовала.

Когда она услышала, как он в сенях начал куда-то собираться, то устало крикнула:

— Куда намылился?!

Старик стиснул зубы, замер и ответил:

— Пойду до Мешково прогуляюсь.

— Ну хватит тебе! Чего дома не сидится?

— Да нельзя так. Чего ты, не понимаешь, что ли? Вот уведут у тебя… кур, а никто не поможет. Так должно быть, что ли?

— В полицию позвони, раз неймётся.

— Ага, полиция, — пробубнил старик, открыл дверь и вышел.

— Ну Илья! Чего ты меня мучаешь?! — кричала ему вслед старуха.

Илья Михайлович проворчал что-то себе под нос, покачал головой и, пиная снег, двинулся в путь. Но тут же остановился у покосившегося забора. Он смотрел на железный дырявый кувшин, висящий на колышке, и сосредоточенно думал. Он сжимал челюсти и гневался. Постояв ещё недолго, махнул рукой, развернулся и пошёл обратно в дом. Войдя в сени, он прокричал:

— Как там улица называлась?! Напомни!

— Что?! Подойди! — кричала в ответ старуха.

— Коряга глухая! — недовольно выпалил Илья Михайлович и прошёл в комнату. — Улица, говорю, как называлась?

— Сиди ты, старый, дома, — взмолилась Надежда, — не ходи никуда. Я тебя прошу. Надо тебе в чужие дела нос совать?

— Надя! — крикнул дед. — Скажи, как улица называется! Я ж и так могу уйти. Да только до ночи не вернусь.

— Дай запишу, — смирилась старуха и протянула руку к ящикам.

Старик вынул оттуда огрызок бумаги и карандаш.

— Озёрная. Дом семнадцатый. В голубой должен быть окрашен. Ставенки там красивые, резные, с петушками будто бы.

— Смотри-ка, как всё помнит, — с ревнивой усмешкой заметил старик.

— Сиди ты, — Надежда махнула рукой. Она часто говорила «Сиди ты» вместо «Иди ты», даже когда человек стоял.

Илья Михайлович наконец вышел из дома. До трассы он должен был добраться за час. Оттуда на попутке или на автобусе. Последние ездили редко.