Мурло

И вот в начале июня, когда закончилась учёба в школах, на время, пока будут травить тараканов, Домрачёв повёз семью на родительскую дачу. Фёдор Аркадьевич с женой Инной Филипповной тоже поехали. Все были счастливы, кроме Домрачёва. «Мало того, что со стариками трое суток придётся ютиться (а они ж, поди, храпят), так ещё и всех тараканов переубивают», — думал Степан Фёдорович. Домрачёв давно не был на даче. Первым делом, как он зашёл на участок, скривил недовольную мину и спросил мать:

— Чего ж так неубрано?

Она смутилась от такого вопроса. За жену ответил Фёдор Аркадьевич:

— А ты приезжай да помоги убраться. А то мы только критиковать и умеем.

— О, бежит моя радость, — сказал он и присел на корточки, чтобы погладить бегущего к нему белого кота.

Кот подбежал к своему хозяину и начал тыкаться мордой в его руку. Домрачёв-старший хохотал от удовольствия, чесал белого за ушами, а у того слюна текла. Фёдор Аркадьевич почесал кота, усадил к себе на плечо и пошёл рассказывать сыну, что и как на даче устроено.

Вечером в честь такого события (как же, сам Степан Фёдорович пожаловал) на дачу приехали сестра Людмила с мужем и двумя дочками. Вся семья собралась у костра, разведённого в ржавой бочке. Кто на чём мог сидел: дети втроём на пеньке умещались, деды — на табуретках, родители из дома стульев принесли. Только Домрачёву в голову пришла мысль вытащить мягкое кресло с ручками. По бледнеющему у горизонта небу были размазаны чёрные облака, плывущие в печь розового заката. На яблоне, под которой уселась семья, сидели птички да чирикали. На траве лежали бусинки росы. В соседском доме потух свет.

Фёдор Аркадьевич гладил кота, лежащего у него на груди, и полушёпотом говорил:

— Право, как несушки: только солнце зайдёт, они сразу спать.

— Кто такие? — спросил Домрачёв.

— Молдаване, Стёп, — ответила Инна Филипповна. — Мы с отцом за ними посматриваем: они, видишь, встают к обеду, а ложатся, чуть солнце спрячется.

— Чего это?

— Жрать нечего, — грубо ответил отцу Костя. Это рассмешило его двоюродных сестёр.

— Костя! — буркнула ему Инна Филипповна.

— Чего ты? — Фёдор Аркадьевич посмотрел на неё. — Не так, что ли?

— Постойте, — вступил в разговор Людмилин муж, — с голодухи, думаете, они спят дольше?

— Ну, — ответил Фёдор Аркадьевич. — Я смотрю, что они там едят: положат на семью гору очисток каких-нибудь, и на этом всё.

— Ты не преувеличивай, пап. Чего людей стращаешь? — сказала ему дочь и обратилась к остальным: — Они не жируют, конечно, но и не сказать, что бедствуют.

— Ну а государство что? — спросила Наташа.

Степан Фёдорович закатил глаза: он не любил, когда жена говорила что-то при людях, всегда боялся, что она какую-нибудь глупость ляпнет. Ну и вот — ляпнула.

— А что тебе государство? — обратился к ней Домрачёв.

— Ну как же? — Наташа стала искать взглядом поддержку у окружающих. — Они же многодетные, верно? Малоимущие? Выплаты какие-то положены.

— Откуда ж, дорогая, деньгам на все твои выплаты взяться? — начал раздражаться Домрачёв. — Они одни, что ли, в России такие многодетные? Есть и ещё хуже… Многодетнее. И что теперь? Всем денег раздавать? А денежки-то чьи? А наши с тобою денежки. Из нашего кармана.

— Ты бы лучше, Степан, с туалетом так разбирался, как с экономикой, — сказал ему отец, чтобы разрядить обстановку.

Степан Фёдорович сразу умолк и понурил обиженный взгляд.

— Закипел, поди ж, чайник, — сказала Инна Филипповна и удалилась.

— А чего с туалетом-то? — залюбопытничала Людмила.

— Чего-чего, — заулыбался Фёдор Аркадьевич. — Где он смывается, спрашивает: выходит потерянный весь, стыдливый, и шепчет на ухо, где, мол, туалет-то смывается, — договорил Домрачёв-старший и разразился заразительным смехом.

Все вокруг подхватили. Один Домрачёв метал молнии: его лицо было так сосредоточено, будто он пытался запомнить, сколько каждый из родных смеётся над ним. «Самому жизнерадостному следовало бы устроить порку», — думал Домрачёв. Ему не нравилось, что собственный сын над ним смеётся. А ещё больше не нравилось, что ничего Косте за это не сделаешь. Как это его одного отшлёпать? Это всех тогда нужно, выходит. Девочек ещё можно. А что отец ему на это скажет? Мол, зачем же ты меня, сыночек, розгами да по заднице?

— Что это у тебя, Стёпа? — Фёдор Аркадьевич потянулся рукой к шее сына.

— Что там? — испугавшись, Домрачёв прижал подбородок к груди, чтобы рассмотреть это нечто.

Домрачёв-старший снял с его шеи яблоневый лист и сказал:

— Семиногий восьмирог, — и вновь разразился заразительным смехом.

Степан Фёдорович утопил себя в кресле, выхватил у отца листок и принялся рассматривать его.

— Посмеялся бы хоть над собой, — Наташа стукнула его по плечу.

— Ты за нас двоих отдуваешься, — обиженно буркнул он.

Наташа махнула рукой и заговорила с Людмилой. Домрачёв решил, что они обсуждают его. «Наверное, Наташка про тараканов проболталась, — подумал Степан Фёдорович. — Мало ей позора?»

— Готовый, — сказала Инна Филипповна. Она поставила поднос с кружками горячего чая на стол за спиной у сына и обратилась к нему: — Держи, Стёпочка, передавай дальше.