Мушкетер

Подумав об этом, я вспомнил страшную картину, продемонстрированную мне Исааком Лакедемом. Бедный, бедный отец! Каково это было для совсем еще молодого человека – стоять на помосте, обряженным в нелепое одеяние, с остроконечным колпаком на голове, и слушать крики толпы? Каково было видеть мучения своих знакомых, может быть, друзей, корчившихся в пламени костра, вдыхать запах горящей человеческой плоти – и одновременно повторять вслед за монахом слова покаяния в несуществующем грехе? Каково было затем, каждую воскресную службу, видеть рубище, на котором написано твое имя и слово «еретик»? Каково было узнать, что друзья твои не желают больше тебя знать и при встрече отворачиваются? И, конечно же, сколь ужасными казались слухи о твоем якобы предательстве! Я хорошо знал гордый нрав отца и понимал, насколько он страдал от этого. Более того: я был уверен, что, не сложись все именно так, он оставался бы до конца дней своих верным католиком. Именно инквизиторы толкнули его назад, именно они сделали его вновь иудеем. Что же, теперь его иудейство представлялось мне не позорным пятном, а дерзким вызовом, брошенным миру, столь несправедливо обошедшемуся с ним. Теперь я понимал его, а, кроме того, перестал считать это пятном на своем происхождении. Если стать евреем в Порто означало бросить вызов тамошним порядкам – я бы поступил так же, как поступил мой отец. В конце концов, разве мать Иисуса и апостолы не были иудеями? И разве Авраам де Порту, будучи иудеем, не являл собою образец настоящего дворянина?

Вновь перед глазами встало лицо моего отца, лежавшего на смертном одре. Вновь переживал я тот трагический день. Но теперь к переживаниям моим прибавился жгучий стыд – за то, что я намеревался бежать из дома, за то, что я хотя бы на минуту усмотрел в поведении моего благородного родителя нечто бесчестное. Мои щеки, охлажденные утренним ветерком, вновь вспыхнули. Как мог я счесть отца хоть в чем-то виноватым, зная его безупречное поведение? Как мог я счесть свое происхождение низким и позорным? Достаточно было лишь раз взглянуть на моих родителей, чтобы убедиться в их благородстве! Мысль о том, что всего этого я уже не смогу высказать им самим, повергала меня в отчаяние. Много бы я отдал сейчас, чтобы прямо здесь, на утренней парижской улице встретить дона Жаиме и поквитаться с ним. От одной мысли об этом рука моя сама потянулась к эфесу, так что шедший мне навстречу мужчина в скромном буржуазном платье испуганно на меня посмотрел и поспешно уступил дорогу.

Перейдя мост Ла-Турнель, я вышел на улицу дю Бак и замедлил шаги. Здесь мне все чаще стали встречаться знакомые – гвардейцы, мушкетеры, некоторые придворные. Рассеянно отвечая на приветствия, я продолжал обдумывать нынешнее свое положение. Слушая рассказ Лакедема, я испытал не только отчаяние и скорбь, но и гордость – за то, что мой отец выследил истинного предателя и доносчика, отомстил ему и избрал для этого способ, не наносящий урона чести. Да, черт побери, он убил этого дона Жоано душ Сантуша, но сделал этого не из-за угла, а в честном поединке! И, конечно же, перед поединком он не надевал под платье кольчугу – как в подобном случае поступил зловещий дон Жаиме.

Я решил приложить все усилия к тому, чтобы найти этого убийцу.

Но как?

Исаак Лакедем сказал, что дон Жаиме рано или поздно отыщет своего второго врага, то есть, его, дона Карлуша душ Барруша. И еще он предостерег, что след может привести убийцу ко мне. И посоветовал мне проявлять осторожность.

И тут я остановился прямо посреди улицы. Осторожность? Зачем же мне нужна такая осторожность? Напротив, я мечтал именно о том, что вызывало опасения боязливого господина Лакедема! Вопреки его совету, я должен был как можно чаще оказываться в его доме – пусть дон Жаиме обнаружит меня здесь, пусть он узнает, что под личиной гвардейца Портоса скрывается сын убитого им Авраама ду Пирешу – де Порту. Ничего я сейчас не желал более страстно.

Правда, у окружающих могло бы сложиться впечатление, что я ухаживаю за дочерью ростовщика. Бог с ними, с окружающими, меня редко интересовало мнение посторонних о моей персоне, но то же самое могли подумать и супруги Лакедем. А главное – эта мысль могла прийти в голову бедняжке Рашель. Взгляд, который она бросила на меня при прощании, заставлял предположить, что статный гвардеец, да еще, как выяснилось, дальний родственник семьи, не оставил ее равнодушной. Вот этого мне совсем не хотелось. Хотя первое впечатление о ней как о дурнушке несколько изменилось, но дочь ростовщика нисколько не походила на рисовавшихся моему бурному воображению герцогинь и маркиз. Даже ее принадлежность к знатному роду не исправляла положения. Чего стоит знатность, если ее приходится скрывать столь тщательно?

Словом, было над чем ломать голову. Я собрался продолжить путь, когда меня окликнул знакомый голос:

– Ба, Портос, друг мой!

Оглянувшись, я увидел Атоса, приветствовавшего меня с веселой улыбкой. Пожав мне руку, он сказал: