Мушкетер

Через какое-то время я опомнился, мои действия стали более уверенными, я даже сумел, отбив выпад противника, избавиться от остатков плаща, не столько защищавшего мою левую руку, сколько стеснявшую движения, и воспользоваться, наконец, кинжалом – для парирования ударов дона Жаиме. Теперь мне стало казаться, что наши силы уравнялись. Мы кружили по пятачку в конце улицы Феру, нащупывая уязвимые места друг у друга.

Я почувствовал, что дон Жаиме слабеет. Выносливость и молодость брали свое. Я усилил натиск. Душ Сантуш все неувереннее отражал мои удары, его движения становились все менее точными. Я теснил его вглубь улицы – туда, где все еще лежали тела двух убитых. Мне казалось, что схватка наша подходит к концу. И она действительно, едва не закончилась – но совсем не так, как представлялось мне.

В тот момент, когда сердце мое забилось учащенно, и не от усталости, а в предвкушении победы, когда очередной мой выпад должен был стать последним для дона Жаиме, ситуация изменилась. Мой противник резко отступил в сторону. Шпага, словно сама собой, исчезла из его правой руки и возникла в левой, а кинжал – наоборот.

Как мог я забыть, что мой противник левша? Ведь об этом, со слов отца, мне поведал душ Карлуш – и именно потому, что я просил его указать на какую-то особенность моего врага!

Так или иначе, мне пришлось отступить. Я тоже поменял местами шпагу и кинжал. При этом дон Жаиме чуть ослабил натиск – видимо, он был уверен, что, сражаясь левой рукой, я окажусь беспомощнее.

Он ошибался. Я мысленно горячо поблагодарил мэтра Паре, заставлявшего часами упражняться в фехтовании и правой рукой, и левой. К тому же, левая кисть моя была утомлена в меньшей степени. Словом, схватка наша вновь обрела характер некоего равновесия. Поняв свою ошибку, дон Жаиме нахмурился и даже, как мне показалось, выругался вполголоса. Это ободрило меня, и теперь уже я перешел в наступление. Теперь он, действительно, слабел, с каждым мгновением. Несколько раз он даже открыл грудь, так что я едва не пронзил ее, – лишь в последний момент он чудом отбил шпагу, но тут же снова раскрылся. Меня охватил азарт – и это было самым опасным обстоятельством в нашем поединке. Да, я был моложе и сильнее – но он опытнее и хитрее. И ловушек у него в запасе было гораздо больше, чем я предполагал.

Между тем, я уже предчувствовал победу. Руки мои обрели привычную силу и ловкость, первоначальная робость перед тем, кого мой отец назвал настоящим дьяволом, тоже. Я был уверен в близкой победе.

Не знаю, что спасло меня от очередной хитрости. Может быть, уже бросившись упоенно навстречу неминуемому поражению, я неожиданно вспомнил обстоятельства гибели моего отца. И когда мой противник в очередной раз раскрылся, когда можно было предположить, что левая рука его с трудом поднимает шпагу, в кинжал едва держится в безвольно повисшей правой, в моем мозгу молнией мелькнуло: «Кольчуга!» Мне стало понятно, что он подставлял якобы незащищенную грудь под удар не от усталости. Под его камзолом, так же, как и во время поединка с моим отцом, была надета кольчуга. И в тот момент, когда я, в уверенности, что наношу смертельный удар, утратил бы бдительность, шпага моя уткнулась бы в стальную преграду, а его шпага легко вонзилась бы в мою действительно незащищенную грудь.

Я стал сражаться внимательнее, стараясь вести себя так, чтобы дон Жаиме ничего не заметил. Наконец, дождавшись, когда он раскроется в очередной раз, приглашая меня нанести последний удар, я нанес его – но не в защищенную кольчугой грудь, на что надеялся мой хитроумный противник, а немного выше – в открытое горло над ключицей.

И тотчас выдернул шпагу и отскочил.

На какой-то момент лицо дона Жаиме выразило сильнейшее удивление, он приоткрыл рот, словно хотел что-то сказать, но вместо этого громко захрипел. Глаза его закатились, шпага выпала из рук, и он осел на мостовую. Я утер лоб и перевел дух. Моя шпага вошла в его горло не менее чем на два вершка, я это видел – и все-таки какой-то неосознанный страх перед этим человеком еще гнездился в моем сердце. Я хотел подойти ближе к телу поверженного врага, но что-то удерживало меня от этого. Я вложил шпагу в ножны и пошел прочь.

Мне удалось сделать лишь несколько шагов. Я услышал предостерегающий возглас Арамиса, так вовремя вернувшегося на место стычки: «Портос, берегитесь!» – и инстинктивно отпрянул в сторону. Тотчас за моей спиной грохнул пистолетный выстрел. Пуля просвистела буквально в волоске.

Я оглянулся и замер. Картина, представшая моему взору, парализовала мои члены. Я увидел стоящего во весь рост дона Жаиме и сразу же вновь вспомнил слова отца, сказанные им перед смертью: «Этот человек – сам дьявол!» Действительно, в чудовищно искаженном лице моего врага, не было ничего человеческого. Неверный свет луны обратил его в жуткую маску исчадия ада.

Я стоял, не будучи в силах пошевелиться, и только смотрел с ужасом на жуткую фигуру моего врага. Из раны в горле струилась кровь, казавшаяся черной, глаза метали молнии, рука с разряженным пистолетом все еще была направлена в мою сторону.