Мусор

Саша спускался вниз по той же улице, которой шёл сюда, в темноте ещё меньше узнавая её. Маленькие, занавешенные окошки в таких же маленьких домиках горели уютным медовым светом; кое-где мерцали голубым экраны телевизоров. В большом кирпичном коттедже, напротив, было темно, зато ярко горели фонарики над просторным, оформленным коваными вензелями крыльцом, освещая остриженные в ровные прямоугольники кусты и стоявшего перед входом каменного слона примерно метровой высоты. Дойдя до перекрёстка, который ему нужно было пройти так же вниз, Саша оглянулся назад. В тусклом свете единственного фонаря, уже в самом конце пройденного пролёта, виднелась высокая фигура Юрца, шедшего домой неровными зигзагами. Саша вздохнул – ему совсем не хотелось возвращаться к семье: пьяный, грустный, удивительно соскучившийся по своему городу, что он там будет делать? Прохлады, благодаря выпитому, он не чувствовал. Вздохнул и повернул налево.

Глава 8

Город был оглушительно пуст. Тюрин шёл по узкой дорожке, заменявшей тротуар: от проезжей части её отделяли высокие тополя, перемежавшиеся уже голыми каркасами небрежно разросшихся кустарников; их корни местами поднимали на дыбы плохо положенный, каменистый асфальт, и несколько раз он сильно споткнулся в темноте. В подворотнях, мимо которых он проходил, уныло взвывали собаки, и им вдалеке отвечали лаем другие. Он как будто насильно будил это спокойное, степенное молчание улицы, продвигаясь в ее таинственную глубину. Фонари почти все были погашены, лишь в редких освещённых кругах мог он разглядеть клумбы с почти высохшими, словно просто воткнутыми в землю цветами, и накиданную для подъезда к воротам щебёнку. В одном доме были освещены почти у самой земли начинавшиеся окошки: внутри на подоконнике, привалившись к горшку с привязанной к палочке орхидеей, лежала красивая персидская кошка и, вальяжно откинувшись на спину, приглаживала языком выпуклый нежно-розовый живот. Заметив прохожего, который внезапно остановился поглазеть на нее, она подняла на него свои круглые жёлтые глаза и, забыв спрятать язык, ужасно глупо уставилась, не мигая. Вдруг одёрнулся тюль и худая женская рука бесцеремонно ткнула её. Кошка огрызнулась, но её грубо швырнули с подоконника, поднося голубую лейку к орхидее. «Чтоб не сглазили», – усмехнулся Саша и побрёл дальше в свою пустоту.

Как же гадко они смеялись! Саша вдруг осознал причину своего отвращения, которое возвращалось вновь и вновь, стоило только вспомнить отдельные слова, влекущие за собой целостный образ услышанного и против воли воображённого. Дело было не в том, что сами истории рассказывались какие-то примитивные и этим противные; и не в том, что забавными их считал дядя Шура; оскорбляло его то, что над ними искренно и беззаветно смеялись друзья, чьё остроумие он почти боготворил и неизменно сравнивал с ним всех весёлых товарищей в Москве, не в пользу последних. То, что они – разумные, свободные, смешные, – находили извращённое удовольствие в этой пошлости, не просто одобряли её – чёрт бы с ней, нашей, и вправду, животной и простой натурой, – но выбирали предметом разговора; высмеивали не абсурд, но саму суть ситуации; то, как они заискивали перед этим примитивным старичком, как прислушивались к его мнению, ценили прожитый опыт; то, что всё это теперь было удовлетворявшим их досугом – именно этого он не мог вынести. Именно разбитые идеальные образы, разорванная надежда на возвращение счастья своей юности в полном, неизменном виде, хотя бы на час, подобно спасительной галлюцинации наркотиков, переносящей на миг в осязаемый прекрасный мир; оказавшаяся запертой дверь в прошлое, существование которой подпитывало его силы много лет, – всё это заставляло его сейчас мучиться чем-то, больше напоминавшим тошноту, чем разочарование.

Он не понимал, почему людей на улице так мало. Может, дело было в вечере воскресенья; а может – в осени, но ему казалось, что они в детстве гуляли в любой день и при любой погоде, и всегда встречали такие же компании – с кем-то соединяясь, а с кем-то ругаясь и даже ввязываясь в драки. В одной такой ему выбили зуб за то, что он слишком дерзко посмотрел на проходящего мимо парня – и вставить имплант он так и не собрался. Саша тут же машинально провёл по челюсти изнутри языком и поместил его в привычное углубление, потрогав кончиком тёплую и гладкую десну.

Он прошёл мимо здания Дома культуры – старой советской постройки, почти без окон, подпоясанной многоярусной ржавой пожарной лестницей, по которой в детстве они всегда забирались на крышу, откуда весь город виден был как на ладони, а почти напротив – высокая колокольня монастыря. Теперь лестница была снята и валялась, поделённая на костлявые секции, на асфальте, штукатурка, рассыпавшаяся в мелкую труху, вся сброшена на землю. Большая куча мусора: разломанные доски, ящики без дна, – перегораживала путь. «Ну, хоть ремонтируют».