Мусор

Этот вопрос поставил Тюрина в тупик. Толку, действительно, не было. Но всё же они были единственным печатным изданием, которое не прошло мимо возмутительного факта. Он предпочёл пропустить вопрос мимо ушей, тем более, что физруку, казалось, ответ был совершенно не важен. Потухающим и всё более отстранённым взглядом он наблюдал, как прозрачная жидкость выплёскивается в его стопку.

– Но ведь губернатор Ковалёв переизбирается уже много лет с большим успехом…

(Избирается, факт! И хорошего для области делает много).

– Так он вор: у него деньги, связи, чё б ему и не избираться? С его возможностями я бы тоже место своё не спешил освобождать!

(Хе-хе, факт! Я бы тоже поработал губером!)

– И вы думаете, что Пущин не знает о его, скажем так, проделках?

– Да откуда ж ему знать? Он что, Цезарь, что ли? У него дел миллионы: Америка эта, Сирия, ираки, ираны, хохлы… Далась ему наша область? Дела идут, все живы, ему не докладывают – значит, слава богу.

(Конечно, чего ему?..)

– То есть, вы считаете, проблема исключительно в том, что президенту не докладывают о мусорном заводе и пьяных сыновьях чиновников?

– Ну конечно, ёпт! Откуда ты странный такой? Ещё из газеты, говоришь… Как же ты там работаешь?

Он отвлёкся. «Выпьем давай». Саша снова сделал небольшой глоток, радуясь, что о его стакане, кажется, вовсе забыли.

– Выходит, политикой Пущина вы в целом довольны?

– Внешней – вообще без вопросов! Армия сильная, оружие есть, мир весь теперь боится наших ракет…

(И правильно делает).

– Во внутренней есть вопросы, да. Но после девяностых много других проблем было, всё сразу не успеешь… Да если б не Пущин, мы бы сейчас жили, как в Африке! Или под американцами были бы. Мужик с мужиком открыто бы жили и детей растили!

(Да уж, упаси бог).

– А это хуже того, что есть? Хуже свалок, чиновничьего беспредела, мизерных пенсий?

Николай Степанович даже немного протрезвел, подняв на Тюрина свой тяжёлый удивлённый взгляд.

– А ты сам не понимаешь? Ведь у них план на уничтожение всех русских. Насадить эту свою мразотную гей-культуру, погрузить всех во грех, во тьму, снизить рождаемость, одебилить нацию.

(Всё святое уничтожить!).

– Да, мы живём бедно, зато достойно! Пущин – это последний наш… как это говорится?.. Гарант! Сохраним его, поддержим – тогда и победим всё зло, и внутри потихоньку порядок наведётся… Потому что у нас есть главное… эти… как их?..

– Скрепы? – озорно спросил Саша, до последнего не веря, что всё может звучать настолько анекдотично.

(Скрепы?).

– Да, скрепы. Вот вы не жили в девяностые, а я жил! И воевал! И возвращаться я туда не хочу. И пусть лучше мной правит Ковалёв, чем какой-то америкашка, мистер Смит! Или эта обезьяна, которая с дерева недавно слезла, а теперь, смотрите-ка: первый чернокожий президент, бля! Да, говорю, во внутренней политике пущинской есть пробелы – страна большая, за всем не уследишь, приходится доверяться преступникам и ворам. А я буду помогать разоблачать их, как могу.

(Вот, это дело хорошее).

Николай Степаныч вздохнул, чтобы добавить что-то ещё, но тут в окне за решёткой вдруг возникла круглая голова с розовой проплешиной в кольце седых волос и с пышными усами на лице. Её обладатель выстучал костяшкой согнутого указательного пальца, просунув руку сквозь прутья, бодрый ритм прямо по подоконнику.

– Что у вас тут за дискуссия опять? Всё пьёшь, Николаша?

– Здарова! – воодушевился Маугли, оборачиваясь на стук так резво, что чуть не повалился назад.

«Тихо-тихо-тихо», – миролюбиво произнесла усатая голова, машинально сделав движение рукой, как будто желая придержать падающего, хотя этому очевидно помешала бы решётка.

– Здравствуйте, дядь Серёж, – так же бодро и радушно закричал ещё сильнее покрасневший Немец. – Заходите, посидите с нами! Ко мне тут друг из Москвы приехал, повод есть!

«Кажется, это хозяин продуктового магазина, в котором мы были», – подумал Саша. – «По крайней мере, очень похож. Сергей он был или не Сергей?».

– Нет, нет, спасибо, мне некогда, – ответил дядя Серёжа. – Я вот газету принёс сегодняшнюю. Про тебя пишут, звезда ты наша.

Сквозь решётку он протягивал свёрнутую газету физруку.

– Про меня? – было, удивился тот, но потом словно что-то вспомнил. – Да пусть пишут, мне не жалко. Сам я за славой не гонюсь, – и он, изобразив на лице что-то, похожее на улыбку, бросил сложенную бумагу не стол. – Рыбу чистить сгодится, так что тащи теперь воблу!

– Да была б вобла, я б тебе и сам газету не отдал, – всё так же расслабленно произнёс прохожий и пропал. Вскоре на небольшом расстоянии послышался его крик: «А тебе коробки всё ещё нужны? Я тот раз обещал, да забыл», – и голос утих, совсем отдалившись, оставив из звуков только вскрики детей на скрипящих с натужной равномерностью качелях да монотонное голубиное уханье где-то прямо над окном.

– Всё ходит, – неопределённо сказал Николай Степанович Немцу, и тот сразу же принялся наливать ещё.

Саша осторожно дотронулся до газеты, потом решил поинтересоваться:

– Можно я посмотрю?

Маугли кивнул.