Мусор

– Я работаю журналистом в газете «Свобода слова». Слышали?

– Ну, – так же равнодушно, как и про его имя, ответил физрук, весь сгруппировавшийся, как будто его собирались бить, продолжая агрессивно ждать завершения и провожать невидящим взглядом проезжавшие мимо машины. Позади Немец с уважением крякнул.

– Это оппозиционная газета. Я хотел бы с вами поговорить по поводу недавней акции… Вы не сомневайтесь: мы хотим вас поддержать, не наоборот. А можем и не упоминать вашего имени, если хотите…

Маугли, вопреки ожиданиям, вдруг немного отпустило.

– Водки купишь? – угрюмо спросил он.

– Куплю, – обрадованно выпалил Саша.

– И сигарет, – добавил Немец.

Саша согласно кивнул, не оборачиваясь. Маугли кивнул так же и спустился с порога на землю, освобождая путь в магазин.

«Интересно, это будет входить в командировочные расходы?», – весело думал Тюрин, всё ещё не веря, как легко срослось дело.

Глава 11

Они вошли во дворы многоэтажек, поставленных в ряд за частными домами перпендикулярно улице, словно зубцы расчёски, выраставшие из длинного гребня. По левую сторону от прохода плотно друг к другу располагались серые гаражи, за которыми в старших классах они с ребятами курили на большой перемене. В узких проходах между ними чернели участки обработанной земли – это обитатели многоквартирных домов самовольно организовывали себе маленькие огородики. Саша вспомнил, как ребёнком, всякий раз проходя мимо этих дворов, говорил маме, что хотел бы жить в квартире, на что она всегда фыркала: «Да им, бедным, даже картошку посадить негде». Он всегда удивлялся: мама так жаловалась на свои посадки, на усталость от них, на вечно болящую от работы на грядках спину, да и ему самому, вынужденному постоянно помогать то с прополкой, то со сбором выпуклых, полосатых, как казённая пижама, колорадских жуков, огород казался омерзительной обузой, – почему вдруг отсутствие огорода она принимала за признак несчастья? И он, уже подростком, глядя в зажжённые окна первых этажей, по привычке воображал, что там, на этих маленьких кухнях, за ажурным тюлем, живут самые счастливые люди, в самых уютных комнатах – и сидят тёплыми вечерами на лавочке у подъезда, наблюдая за кричащими на площадке детьми, ходят друг к другу за солью или разводными ключами, сообща ругаются с коммунальными службами и живут большой и безмятежной семьёй… Сильнее же всего он завидовал расположенным прямо во дворе качелям. Они и сейчас оказались целы: двухместные, напоминавшие большую лодку, давно не крашеные; ещё стояла вздувшаяся большим куполом паутина, несколько лесенок, песочница без песка, вокруг которой поблёскивали стёкла оставленных после ночных посиделок бутылок. От подъездной дороги и припаркованных с краю машин площадку разделяла верёвка с повешенным на неё выстиранным бельём, легко колыхавшимся в такт ветерку.

Женщина в махровом домашнем халате согнулась у входа в подвал и, выливая что-то из большой тарелки на лист картона, неприятно свистела: «Кс-с, кс-с». К ней осторожно подбирался серый кот: широкая, как блин, ровная морда с зелёными глазами неестественно сочеталась с его тощими, наполовину облезлыми, наполовину свалявшимися в квадратные колтуны боками. Следом бежал ещё один: его чёрная голова и шея переходили в абсолютно рыжую спину. Женщина распрямилась и проводила Маугли с его спутниками тяжёлым взглядом, особенно надолго остановившись на Саше: так все здесь вглядывались, не стесняясь, в незнакомцев, пытаясь определить, откуда бы он мог тут взяться и точно ли никогда не приходилось его видеть.

Немец, не умолкая, рассказывал что-то о том, как возвращался из Тулы на автобусе, и история явно казалась ему очень смешной. Николай Степанович молчал, идя впереди, широко расставляя свои кривые и почти не гнущиеся в коленях ноги. Внутри тёмного подъезда голос удвоился эхом. В маленькое окошко лестничного пролёта попадало немного света, выделившего на зелёной стене множество неровно висевших почтовых ящиков, высунувших, словно языки, края сегодняшних газет, и выведенную жирно маркером надпись: «Олеся, я тебя + Дима». Гости вошли за физруком в мягкую дверь на первом этаже: обивка её была кровожадно распорота, и из неё торчал серый войлок.

Николай Степанович жил в однокомнатной квартире. Стены были без обоев, просто покрашены тёмно-синей краской. В пустой прихожей на вбитом прямо в стену гвозде, из-под которого паутиной разбегались мелкие трещинки, висел грязно-серый ватник. Саша собрался разуться, глядя сквозь лишённый дверного полотна проём в единственную комнату: там, под синей стеной свалена на полу была груда тряпья, видимо, служившая постелью, да лежали чёрные гантели рядом с ней. Немец с Маугли, не разуваясь, прошли на кухню, тогда и он тоже не стал.