Мусор

Тюрин спросил, не знает ли она поточнее; Саша удивлённо пожала плечами с видом человека, прожившего всю жизнь в маленьком городе и недоумевавшего, в чём может быть сложность, посоветовала ему спросить у бабок-соседок.

– Да, надо было, наверное, так с самого начала и сделать, – Саша вздохнул и поблагодарил её.

Теперь они неловко смотрели друг на друга. Пора было прощаться, но допустимые слова как-то не находились.

– Пойду тогда. Дел много.

– И у меня ещё два урока. Пока! – она легко развернулась и пошла к своим друзьям.

– Спасибо, – ещё раз крикнул ей вслед Саша. Только сейчас он заметил, как спокойно ему стало в её присутствии, и был раздосадован тем, что приходится её отпускать.

– Не за что, – обернулась она, такая приветливая.

Он сейчас уйдёт из этого места, унося с собой, как запах капусты, досадные воспоминания о неприятном разговоре; а она останется; ей дважды по сорок минут предстоит выслушать этот винегрет из пошлости и лжи, без права на возражение.

«Как удивительно работает эта система», – думал он, проходя мимо рощицы гибких берёзок, к тонкому стволу каждой из которых было прибито по скворечнику: один – домик с красной крышей в белый горошек, похожий на мухомор, другой – переделанный из сморщенного старенького сапога, а третий – из балалайки. «Каждому скворцу – по дворцу», – был прибит между двумя деревцами написанный курсивом плакат.

«Эти женщины в блёстках и леопардах намеренно поставлены управлять государственными проектами, потому что вызывают доверие, потому что на их лбу, губах и ногтях написано, что этими самыми ртами они будут говорить точно то, чего от них требуется, даже не получив конкретных указаний – просто уверовав, что это единственный путь? Или всё же они, соприкоснувшись с этими чёртовыми административными благами, приобретают такой блестяще-леопардовый окрас? Они ломаются и становятся такими, чтобы удержаться на вершине, или всё-таки вершина ломает нормальных людей?».

Саша перешёл улицу вместе с девушкой, казавшейся совсем юной, хотя и очень неопрятной, немного по-цыгански одетой, везущей красную коляску в одной руке, а другой крепко держащую пытавшегося вывернуться первоклассника (ну, от силы второклассника). Тот бежал немного наискосок, нервно подпрыгивая, как маленькая собачонка, которая так и ждёт момента, чтобы вырваться из ошейника. «Я тебе сказала, что уши надеру, блядь!», – спокойно напомнила ему мать, и этого хватило, чтобы мальчишка перешёл дорогу сдержанно и внимательно, но на тротуаре снова побежал.

«Ведь эта женщина помогала мне писать сочинения, настаивала не бояться, не выбирать слова…». Он даже замедлил шаг, внезапно осенённый опасным открытием, которое грозилось порушить полностью воздушный замок подростковых воспоминаний, лелеемый столько лет, и замер, не решаясь отпустить его гулять на свободе. Да, ведь она говорила так, но оба они не ставили под сомнение, что за свою точку зрения стоит выдавать ту, что точно понравится проверяющим всевозможных олимпиад. И она подавала ему эту, хорошо заученную мысль, последовательно подводила к ней, а он, способный и любимый ученик, уже подхватывал и развивал, сохраняя замечательную свободу слога в чётко отведённых ему границах рассуждений! «А дальше?», – он чувствовал в голове, прямо внутри черепной коробки заслон, за который с трудом продиралась его разгонявшаяся идея. Будто кто-то хотел его остановить, предупреждая, что там, за стеной, ему точно не понравится. «А дальше я писал такие же сочинения в институте, пытаясь угодить преподавателям. Писал так же и первые заметки в студенческой газете. А теперь…», – Саша с волнением остановился, чувствуя, что подобрался к страшному и важному, и очень боялся отвлечься, потерять ухваченную ниточку, поэтому не смотрел даже на голубей, с бархатистым урчанием бродивших кругом него и подбиравших шелуху от семечек, наплёванную тут кем-то накануне. – «А теперь я работаю в “Свободе слова” и уже виртуозно справляюсь с тем, чего от меня ждут. Я знаю, что главред одобрит, что забракует, что нужно нашему читателю, а что его только разозлит… Работай я в режимном издании – я бы так же чётко и отточено писал похвалы российскому руководству и оправдывал нелепые законы, как здесь – критикую их. Даже сейчас: почти каждый из них говорит мне, что рад мусорному заводу, но напишу я, конечно, о том, как город подавлен, даже если найду здесь только одного чудака, который против – вцеплюсь в него и высосу целый материал. Потому что от меня ждут именно этого! А что, если попробовать иначе?.. Да ну, нет, это надо уходить в блогинг какой-то, и то хрен его знает…». И даже сейчас, пока Татьяна Леонидовна исполняла тошнотворную роль благоразумного и законопослушного директора, он в ответ сыграл для неё разочарованного, преданного мечтателя, видевшего в ней особенного человека – хотя так ли, на самом деле, он был изумлён и подавлен?