Мусор

– Вы не волнуйтесь, я могу вообще не упоминать вашу школу, что записавший обращение имеет к ней какое-то отношение. Мне важно узнать, что происходит в городе вообще. Что с этим заводом. Я понимаю, что многие довольны. Но что побуждает некоторых возмущаться его строительству, как проходит их борьба? Как вы считаете: я, как журналист, имею право это сделать?

Она молча и сосредоточенно слушала.

– Мне очень важно поговорить с Николаем Степановичем, помогите мне.

– А, – не глядя на любимого ученика, Татьяна Леонидовна с пренебрежением махнула рукой. – Он живёт в высотке. На первом этаже, кажется. Точнее не скажу, да ты его быстрее сейчас у магазина найдёшь, наверное. Сто процентов он пьёт, больше ему делать нечего.

– Вы ему не сочувствуете? – не мог не спросить Саша.

Татьяна Леонидовна с удивлением снова посмотрела на него, отвлекаясь от бумаг, которые начала было нервно перекладывать.

– Человек утратил работу за свою гражданскую позицию. За дурацкий ролик в соцсетях. Ну мало ли, ошибся, но ведь не нарушил ни одного закона. Идти ему некуда – завод ваш ещё не построили, других мест в городе, вы сами согласны, мало. Просто интересно, с какой формулировкой вы его уволили?

Ой, – она снова махнула рукой, как бы говоря «оставь», – да никто не увольнял его! У меня тут тоже очередь из физруков не стоит. Отправила его в бессрочный отпуск. Посмотрим, какая реакция будет на его выкрутасы. Он и без того периодически в запой уходит, уроки пропадают.

В её голос стали возвращаться доверительные нотки, свойственные общению не последних друг для друга людей. Она ненадолго задумалась, Саша молчал, не зная, пора ли прощаться, и не мешал ей.

– Гражданская позиция! Какая ж это позиция? Глумление одно. Как по мне: похоже на предательство. А ведь он офицер, он Афган прошёл. На Донбасс ездил, про него в нашей газете писали несколько раз – ты знаешь?

– Нет, – Саша, и правда, немного удивился. – Но я думаю, пройдя столько войн, легко утратить надежду на помощь своей родины.

Он вдруг вспомнил, как то ли в восьмом, то ли в девятом уже классе был приглашён Татьяной Леонидовной прямо к ней домой. В скромной квартирке её поразила невиданная раньше почти медицинская чистота. Его мать была аккуратной: без конца раскладывала что-то по стопкам, выметала, сортировала, перестирывала и проветривала, но только там он понял, что его родной дом производит впечатление безобразного запустения. У классной руководительницы всё сияло, и даже плюшевые игрушки её дочери стояли на полках в шкафу ровными рядами, каждая обёрнутая в нарядный целлофан от цветочных букетов. Сильнее же всего его впечатлил туалет: бордовая плитка была старенькая, в нескольких местах битая, но отлично вымытая, а посреди комнатки торжественно высился унитаз тёмно-вишнёвого цвета. К нему прилагались точно такого же оттенка сиденье, вешалка для туалетной бумаги, махровый коврик под ногами; и даже баллончик с освежителем воздуха в углу был бордовый. Этот необычный цвет настолько впечатлил его, что он много раз описывал увиденное маме и долго ещё всерьёз мечтал о таком же унитазе, обещал себе, что в собственной квартире непременно поставит его. «Неизвестно, что было наивнее: влюблённость в бордовый толчок или уверенность в скорой покупке собственного жилья».

Он посмотрел на висевший на стене портрет, Татьяна Леонидовна оглянулась вслед за ним.

– Не знаю. Может, из Москвы виднее… А мы здесь люди маленькие. Мы благодарны за всё, что для нас делают. В Боголюбове самый высокий рейтинг голосования за Пущина по области, между прочим, – она сказала это с видимой гордостью.

– Я, кажется, вижу, кто его усердно обеспечивает, – не смог удержаться Саша от сарказма.

Татьяна Леонидовна, кажется, не совсем поняла его подкол, но сказала разочарованно.

– Не этому я тебя учила, Тюрин.

Волна возмущения захлестнула его, обычно спокойного и вежливого, изнутри. Саша знал: если промолчать сейчас, не будет спать сегодня, не успокоится и после отъезда отсюда, когда бы и с каким результатом тот ни случился.

– А чему вы учили меня, Татьяна Леонидовна? Чему? Вы же говорили нам на уроках литературы, как важно мыслить критически, говорить правду, не бояться идти вразрез общественному мнению, прямо как лучшие авторы каждой эпохи: Пушкин, Толстой, Горький!

Он сам себе ужаснулся, как пошло и шаблонно говорит, а главное, ведь не может же на самом деле верить, что она всё это подразумевала, даже если и произносила! Но остановиться уже не мог. Эту ровную уверенность в собственной правоте и безопасности отчаянно хотелось взболтать.