Муссолини и его время

Ему удалось склонить на свою сторону нескольких участников предстоящего собрания, но большинство опасалось однозначно высказываться в пользу резолюции, ведь, несмотря ни на что, Муссолини все еще оставался диктатором, которого боялись. И все же Гранди чувствовал, что напуганные последними новостями министры и партийцы склоняются на его сторону. Он действовал напористо, но достаточно аккуратно, ничего не говоря собеседникам о своих планах арестовать дуче или внезапно атаковать германские войска, переведя Италию в лагерь союзников. Гранди рассуждал лишь о «спасении страны» – для этого, по его словам, необходимо было выдвинуть на первый план монарха, который мог бы начать переговоры с западными союзниками или же сплотить нацию перед лицом надвигающейся угрозы. Буквально накануне заседания даже Чиано согласился поддержать фрондеров. Он, разумеется, понимал действительную подоплеку дела, но Чиано не так беспокоил этический аспект фактического предательства своего тестя, как собственное будущее и та оценка, которая будет дана его работе на посту министра иностранных дел. Пока что ему удавалось удачно дистанцироваться от создания оси Берлин-Рим, но кто знает, что случится, когда откроются архивы?

Муссолини знал о бурной деятельности президента Палаты фасций и корпораций как минимум из одного источника. После недолгих колебаний Скорца решил, что хранить молчание в данном случае будет неразумно, и поведал дуче о своем разговоре с графом и намерениях последнего поднять на заседании Большого совета вопрос дальнейшего ведения войны. Но Гранди и не ждал, что его действия останутся для Муссолини тайной. Вместо того чтобы отпираться, он смело сыграл на опережение.

На следующий день после разговора с генеральным секретарем граф Мордано отправился во дворец «Венеция» и представил все дело так, будто в его резолюции речь пойдет исключительно о желании избавить дуче от необходимости вести сепаратные переговоры с союзниками или нести единоличную ответственность за предстоящие военные трудности. Муссолини презрительно отмахнулся от его слов, по-прежнему уверяя, что обещанная Гитлером помощь переломит ход войны на Средиземноморье. Дуче явно продолжал считать своих партийных соратников неспособными к заговору. Как и в случае с королем, он переоценил собственное влияние – сама ситуация придавала смелости членам Большого совета. Днем 24 июля маршал де Боно сделал запись в своем дневнике:

«Предстоит очень серьезное и, надо полагать, опасное дело. Я буду говорить по поводу военной ситуации. Гранди представит резолюцию с требованием передачи королю конституционных полномочий… Сегодня бомбардировали Болонью, разве это может еще продолжаться».

Точно так же летом 1943 года думало подавляющее большинство итальянцев. Меньше всего их теперь интересовало будущее монархии или фашистской партии, перспективы сохранения колоний или размышления о том, какие репарации наложат победившие союзники на страну. Они желали мира – любой ценой. Такое отношение к войне было особенно сильно в южных регионах страны, беспрестанно подвергавшихся бомбардировкам англо-американской авиации, но и в Риме, и в Милане настроения мало отличались от тех, что царили в Неаполе или Мессине.

Ощущавший возраставшее напряжение Муссолини предпринял некоторые меры предосторожности. Сформированная при помощи немцев дивизия чернорубашечников «М» расположилась неподалеку от столицы. После массовых забастовок рабочих военной промышленности и недавнего налета на Рим диктатор опасался городского бунта, подавить который полиция была бы бессильна. На фоне военных поражений и ожидавшихся в стране волнений предстоящее собрание Большого фашистского совета казалось Муссолини незначительным событием.

…

Вечером 24 июля дуче открыл заседание БФС длинной и несколько бессвязной речью, Его выступление было не слишком хорошо подготовленным, что еще раз свидетельствовало о том, насколько малое значение Муссолини придавал «мелким интригам» своих соратников. Он в основном говорил о негативных факторах – то и дело упоминая грозившие Италии опасности, Муссолини пускался в обстоятельные рассуждения о том, что в обрушившихся на Италию неудачах нет его вины.

Присутствующие, многие из которых впервые оказались на подобном мероприятии, не могли скрыть своего разочарования. Вместо – как все надеялись – обсуждения назревающей катастрофы диктатор ограничился общими призывами и пространными разглагольствованиями. Разговоры о победе вызывали плохо скрываемые скептические усмешки, подробные разъяснения непричастности дуче к военным поражениям – лишь раздражение. Кого сейчас могли волновать стратегические аспекты Греческой кампании и причины потери африканских колоний, реальные или надуманные?