Мутанты

— Скажу по секрету, батько, моя первая профессия — парикмахер. И я всегда ношу инструмент с собой… На, возьми на память.

Гуменник с явной ностальгией потрепал срезанный оселедец. А телохранитель, словно фокусник, достал опасную бритву.

— Айн момент! Твои роскошные усы тоже оставим хохлам. Прости, атаман, брить буду на сухую. Помазка и мыла не прихватил.

Батько вытерпел и бритье. Геббельс же полюбовался своей работой и остался доволен:

— Нормальный пацан. Опять на братка похож… Гуменник с яростью втоптал волосы в землю и погрозил

стеком:

— Ну, хохлы, вы у меня попляшете! Я вам все припомню! Схватите вы у меня казачьих нагаек!

Таможенный храм не рухнул, и стена устояла, несмотря на то, что все присутствующие на границе и бодрствующие в тот предутренний час явно ощущали, как вздрагивает под ногами земля. Поэтому оба жреца отправились спать в самое прохладное и обдуваемое место, в свои святилища — на смотровые площадки, каждый под свой флаг.

Вовченко к службе относился с особым прилежанием, поэтому проснулся по внутреннему будильнику в седьмом часу, умылся, привел себя в порядок и, переодевшись в чистые форменные брюки и рубашку, выглянул в круглый проем, словно кукушка в часах. Россия еще только просыпалась, небо было чистым, и грядущий день ничего, кроме жары, не сулил. Однако глаз помимо воли отметил что-то необычное в этой привычной картине, но что именно, после ночного братания было сразу не уловить из-за крайне рассредоточенного внимания. И тут голубь прилетел и сел в часовом проеме, заглядывая внутрь, — эти потерявшие всякий страх твари давно присматривали себе таможенный храм под голубятню.

— Кыш! — Вовченко спихнул птицу.

И вот, провожая ее взглядом, узрел изменение в привычном пейзаже: показалось, на государственном флаге всего две полосы. В любом состоянии Шурка точно помнил, что должно быть три и было всегда три. А тут вроде всего две и непонятного цвета, поскольку в глазах еще рябит с похмелья. Вовченко всегда отличался пытливым умом, поэтому сначала сам попытался разобраться в столь неожиданном явлении, а потом растолкал спящего тут же, на площадке, новообретенного отца:

— Батя, посчитай… Сколько полос на государственном флаге?

— Что их считать? — пробурчал тот. — Я их никогда не считаю. И тебе не советую. Мне так все равно…

Перевернулся на другой бок и уснул.

Тогда Вовченко потарабанил в стенку, разделяющую смотровую площадку на две части:

— Мыкола? Брат? Ты спишь?

Тот, видимо, тоже проснулся, собирался на службу и зубрил мову, поскольку ответил по-украински:

— Ну що тоби треба?

— Посчитай, сколько полос на твоем флаге?

— А на кой тоби? — удивился и сбился с правильной мо-вы Волков.

— Ты посчитай! Это тренинг такой, проверка на остроту внимания.

Волков помолчал с минуту, похоже считал, а потом сказал:

— Богато…

— Как богато? Две или три?

— Та вин весь полосатый, — после паузы отозвался Мы-кола.

— Американский, что ли? Как матрасовка?

— Та ни… Вроде меньше… Три, можливо — четыре…

— Сколько должно быть?

— Та шо ты пристал, Шурка? У мене голова як чугун…

— Сдается мне, брат, — сказал Вовченко, — мы ночью таможни перепутали. Ты стоишь на моей, а я на твоей.

— Ну и шо? Мы ведь с тобой братья. Шо нам делиться — твоя, моя…

— Проснись, Мыкола! Ты в чужом государстве!

— У чужому? — должно быть, проснулся тот. — А як же ж отличить?

— Да протри глаза и на государственный флаг посмотри! Волков смотрел и соображал несколько минут, после чего

отозвался голосом почти трезвым:

— И верно, триколор… А я ведь на украинской таможне служу. Значит, должен быть жовто-блакитный.

— Ну, наконец-то! — облегченно вздохнул Шурка. — Давай быстро меняться!

— Не успеем! — встревоженно сказал Мыкола. — Машина пана Кушнера подъезжает… Пошли на посты! Может, не заметит…

Волков сбежал на КПП и едва успел открыть ворота и поднять шлагбаум. Однако джип проехал и остановился в контрольной зоне. Сильвестр Маркович не соизволил даже выйти из машины — значит, не простил еще обиды. Но с другой стороны, и флага видеть не мог. Он опустил стекло и, не отнимая трубки от уха, хмуро спросил:

— Батько Гуменник не проходил?

— Ни, Сильвестр Маркович, ни було! — Мыкола подбежал к джипу. — Усю ночь на посту…

— А голова администрации? С мистером Странгом?

— И их не було!

Кажется, депутату было сейчас не до государственных флагов: глаза красные, как у карася, мешки под глазами и небритый — тоже будто с похмелья. Он толкнул в спину водителя, машина тронулась, однако снова затормозила. И на сей раз распахнулась дверца — снизошел!

— Слухаю, Сильвестр Маркович! — подскочил Мыкола.

— Чуть не забыл, — глядя мимо, сказал тот. — Говоришь, жена у тебя незаконная? И потому воспитывать ее ты не мог?

— Точно так, Сильвестр Маркович! Незаконня и безза-коння, як усе москали. А якая развратная, Сильвестр Маркович!

Пан Кушнер расстегнул кожаную папку, порылся в бумагах и вдруг извлек знакомую Волкову тоненькую книжицу:

— Поздравляю с законным браком, — и протянул ему эти корочки. — Теперь воспитывай жинку как полноправный супруг.