Муза

– Есть причина, по которой он об этом не говорит, – промолвил Джерри. – Зачем ему переживать из-за того, чего он даже не помнит. Лори никогда не видел этого человека. – Он провел рукой по волосам и пронзил меня взглядом. – С Гарольдом Шлоссом произошел Гитлер. Так же, как и со всеми нами.

Я хотела ответить, но Джерри встал; на фоне темных деревянных половиц были особенно заметны желтые ногти на пальцах его ног.

– Слишком раннее утро, чтобы обо всем этом говорить, – заметил он. – Я собираюсь пройтись, чтобы в голове просветлело. А вам советую вернуться в постель.

16

Я вернулась в комнату Лори. Он дернулся и с улыбкой открыл глаза, а потом поднял руки, чтобы пустить меня на теплые скомканные простыни. Но я встала у края кровати.

– Что такое? – спросил он, и улыбка сошла с его лица. – Что не так?

– Ты Лори Шлосс, – выпалила я. – Твой отец продал «Руфину и льва». Вот откуда у тебя эта картина.

Признаю, что, наверное, можно было подойти к этой ситуации более обдуманно: не говорить «твой отец то, твой отец се» об умершем человеке, которого Лори никогда не видел. Да и время было неподходящее – шесть пятнадцать утра. Но, наверное, я не сдержалась, потому что всегда считала Лори абсолютно честным человеком; я ведь даже защищала его перед Квик, когда у нее возникли сомнения на его счет. И теперь я поняла, что Лори постоянно избегал вопросов не только о своей матери, но и о том, откуда у нее могло взяться такое произведение искусства.

Лори опустил руки и пристально на меня посмотрел.

– Я Лори Скотт, – промолвил он, закрыв глаза. – Ты говорила с Джерри.

– Ты лгал.

Он снова открыл глаза и приподнялся на локте.

– Я, черт возьми, не лгал. Я просто никогда не говорил тебе всей правды.

– Но почему? Какая разница, кем был твой отец?

Он ничего не ответил.

– Лори, ты правда продал свою машину?

Он потер глаза, гримасничая, словно пытался расставить свои мысли по местам.

– Да, я правда продал свою машину. Джерри окончательно решил продать дом. И что я тогда буду делать?

– Он никогда его не продаст. Дальше по коридору есть комната, посвященная твоей матери. Там все еще лежат ее одежда и косметика.

В глазах Лори отразилась растерянность.

– А ты откуда это знаешь?

Я медленно села на край кровати.

– Я там только что столкнулась с Джерри.

– И что ты там разнюхивала?

Я отвернулась в смущении.

– Он рассказал мне о том, как твоя мать дала тебе свою девичью фамилию во время войны. Когда Рид упомянул Гарольда Шлосса, почему ты промолчал?

Лори снова упал на подушку.

– Это бы слишком все усложнило.

– Напротив – это бы все упростило. Стало бы ясно, как полотно оказалось у тебя. История происхождения и все такое.

– Да, ситуация стала бы проще для Рида, но не для меня. – Лори соединил обе руки в единый кулак. – Понимаешь, Оделль, мы никогда в жизни о нем не говорили. В моей семье не говорят об этих вещах. И если ты всю свою жизнь не говорил о чем-то, то неужели ты думаешь, что можно вдруг начать это обсуждать – с бухты-барахты – с каким-то незнакомцем, проявившим интерес к твоей картине?

– Но почему…

– Я не знаю, как говорить об этом, Оделль. Я не знаю, как описать то, что случилось, когда я еще даже не появился на свет.

– Но ведь твоя мама наверняка говорила о нем? Он же твой отец.

– Я знал его фамилию, вот и все. Я также знал, что мама сменила фамилию, вернувшись в Англию. Шестнадцать лет мы жили с ней вдвоем, а потом появился Джерри. Я вовсе не собирался говорить о том, что связан с давно умершим человеком, только ради того, чтобы Эдмунд Рид смог потешить свою страсть к генеалогии.

– Ладно. Извини.

– Да тут не за что извиняться.

– Просто я… – Тут я вспомнила о Квик. – Просто я пыталась разобраться в картине, вот и все.

Лори сел.

– Мама никогда не рассказывала мне, откуда у нее картина, Оделль. Я не лгал. Мое единственное предположение таково: отец так и не смог отправить картину Пегги Гуггенхайм, и потом, во всем этом хаосе во время их отъезда из Испании, мать взяла картину с собой и привезла ее в Англию.

– А что случилось с их браком, если твой отец был в Париже, а мать в Лондоне?

Лори вздохнул.

– Я не знаю. Она приехала в Лондон; он остался там. Потом немцы оккупировали Париж. Моя мать даже кольца обручального не носила, пока не вышла за Джерри.

– И ты ее никогда об этом не спрашивал?

– Спрашивал, – ответил Лори; его голос звучал натянуто. – Ей это не понравилось, но она сказала, что отец геройски погиб на войне, и теперь мы остались с ней вдвоем. Я слышал эту фразу, когда мне было три, десять, тринадцать – и когда тебе все время повторяют одно и то же, ты начинаешь думать, что так оно и есть.

– Возможно, она хотела уберечь тебя от горя, – предположила я.

Вид у Лори был мрачный.

– Не думаю, что мать когда-нибудь хотела меня от чего-то уберечь. Мне кажется, он или бросил ее, решив прервать с ней всякую связь, или она сама прекратила их отношения. Мысль о том, что мы с ней вдвоем против остального мира, была не такой уж плохой, но со временем начала вызывать у меня клаустрофобию. Мать чересчур меня защищала. Она говорила, что я ее второй шанс.