Муза художника

Они не станут торопиться — будут действовать в духе советской поговорки: «Они делают вид, что платят, мы делаем вид, что работаем». Из окон проезжающих мимо автомобилей Йон с Михаем, должно быть, смотрятся странной парочкой; какой-нибудь местный осведомитель, вне всяких сомнений, подсуетится, сообщив в соответствующие инстанции о высоком светловолосом иностранце в элегантном сером костюме и его черноусом румынском спутнике ростом пониже. Однако если им начнут задавать вопросы, их история покажется вполне правдоподобной. У них есть запасная покрышка. Пока водитель выполняет рутинную работу по ее установке, известный дипломат бесцельно слоняется. Он стоит рядом с автомобилем, ходит взад-вперед вдоль кювета, смотрит на свои швейцарские часы, гладит рельефное изображение датской монеты в пять эре, которая лежит у него в кармане. Заводит пустой разговор с меняющим покрышку шофером. В этом сезоне засуха; трещины, расползшиеся в разные стороны по твердой почве у дороги, напоминают линии на карте.

— В Дании как в Америке? Как в Далласе? — спрашивает водитель.

Сначала Йона удивляет упоминание этого города в Техасе, но, после того как Михай добавляет какую-то фразу о телевидении, он понимает, что речь идет об одноименной американской мыльной опере, сюжет которой разворачивается вокруг богатой техасской семьи Юинг, владеющей нефтяной компанией «Юинг оилз».

— На румынском телевидении показывают американские программы? — удивляется посол.

Мужчинам приходится говорить на английском языке, не являющемся родным ни тому ни другому, хотя Йон гораздо лучше владеет разговорной речью, в то время как Михай использует заученные из книг фразы. Йон, со своей стороны, старается приправлять речь всеми румынскими словами, которые ему удается извлекать из своего скудного запаса. Михай же частенько употребляет французские выражения, приходящие ему на ум быстрее, чем их английские эквиваленты. Французский Йона достаточно слаб. Он изучал его много лет назад и овладел им тогда не лучше, чем сейчас румынским. Общаясь на этом макароническом языке, мужчины, чьи лица не покидает напряженная сосредоточенность, и узнают друг друга лучше.

— Nu mai[47] «Даллас»… и «Коджак»![48] Только на время, больше нет. Чтобы показать румынскому народу упадок капитализма, коррупцию. Вы понимаете, как они живут в Америке, — отвечает Михай.

— Не обычные американцы, — улыбается Йон и видит на лице своего шофера недоумение, когда пытается объяснить: — Не все американцы. Те люди из «Далласа» очень богатые.

Сидящий на корточках перед колесом Михай пожимает плечами.

— Богатые американцы, — соглашается он, — это тавтология.

Йон понимает примерно половину из последующего рассказа Михая, повествующего о дальнем американском родственнике, который прислал близким в Румынию фотографию содержимого своего холодильника исключительно для того, чтобы вызвать восхищение и зависть.

Посол приходит к заключению, что каждый румын, у которого есть телевизор, смотрел «Даллас». Это было их национальной манией. Даже очереди за растительным маслом становились короче по субботам, когда показывали сериал. Йон продолжает задавать вопросы. Это часть его работы — беседовать с людьми об условиях их жизни, дабы прояснить официальную статистику. Ни на одной из предыдущих должностей ему не было так тяжело вести эти разговоры.

Он заходит издалека, выслушивает рассказ Михая о том, как его семья в шестидесятые годы потеряла право собственности на дом и теперь живет в бетонной многоэтажке, и лишь потом небрежно задает вопрос:

— Это правда, что вы изучали искусство?

Затягивающий гайки Михай в нерешительности морщит лицо.

— Европейское искусство, — отвечает он наконец с гримасой, отражающей напряженную умственную работу.

Шофер вытирает свои загрубелые руки о тряпку и, тревожно оглядываясь на Йона, добавляет:

— Картины девятнадцатого века. Некоторые из Дании. Золотой век. Как у нас сейчас здесь, в Румынии.

Йону кажется, что когда Михай произносит последние слова, в его глазах мелькает искорка опасного юмора.

— Да здравствует народная партия, — медленно произносит посол по-румынски с широкой улыбкой, ясно дающей понять, что он шутит.

Здесь, рядом с поломанной машиной, Йон чувствует облегчение, как человек, который наконец принимает какие-то меры, который может в конце концов чего-то добиться. Михай кивает, все еще настороженно-серьезный, и, поднявшись на ноги, смотрит дипломату в глаза.

— Мы поедем опять на следующей неделе, — говорит он. — И поговорим о Румынии.