Читаем Музей. Архитектурная история полностью

В начале XX в. парадигма отношения к прошлому сменяется со сциентистской на идеологическую. Предшествующие стратегии (как эстетическая, так и сциентистская) характеризовались целостным отношением к истории: воспринимаемая как циклический или линейный процесс, идеализируемая или постоянно подвергаемая проверке на истинность история все же воспринималась как универсальная и цельная структура. Однако с появлением критической литературы, практики установления связи между событиями посредством всестороннего сравнения, оценки свидетельств и дополнения данных, придания этим данным убедительности с помощью исторической психологии, устанавливавшей на основе многочисленных примеров общие черты определенного времени, единое поле истории распадается на множество отдельных отрезков. Появляется необозримое количество исторических исследований и интерпретаций[88]. Возникает ситуация плюрализма, то есть отсутствия единого знания, в которой каждый факт истории может быть истолкован и использован в зависимости от контекста. Таким образом, прошлое утрачивает ценность, становится инструментом для достижения конкретных целей. Происходит процесс идеологизации, подчинения отношения к историческим источникам определенным концепциям, идеям и установкам, то есть отправной точкой и критерием оценки любых явлений становится не истина, а интересы тех или иных социальных групп. В рамках этой стратегии анализируется и оценивается прошлое состояние общества и различных его структурных элементов, а также определяются контуры желаемого будущего, некий общественный идеал, который в дальнейшем транслируется через различные социокультурные институты.

Рассматривая вопросы идеологизации прошлого применительно к музею, можно говорить о постепенном расщеплении под ее влиянием однозначности функций, которая была ему присуща в XIX в.[89] Преобладающей функцией музея в культуре становится функция социальная. То есть музей рассматривается прежде всего не как носитель научного знания или источник эстетического переживания, но как существенный элемент социальной структуры. Если в предыдущие эпохи музейная коллекция еще мыслилась как особое средство, способствующее открытию истины, то в XX в. музей чаще воспринимается как инструмент, чьи усилия должны быть направлены на достижение конкретных целей, например, на реформирование общества. Сформировавшийся как пространство визуальной репрезентации системы научного и художественного знания с целью его сохранения и трансляции[90] музей в XX в. стал играть роль, с одной стороны, универсального хранилища свидетельств прошлого, с другой – стал инструментом внедрения идеологии в массовое сознание. Теперь отбор предметов и фактов, а также их интерпретация основываются не столько на научных или художественных критериях, сколько на потребностях времени, а трактовка социальных феноменов происходит в контексте легитимации интересов определенных общественных групп. Таким образом, вслед за музеем музейное здание превращается в функциональный контейнер – пространство с ясно выраженной идеологической направленностью, общий контекст экспозиции и архитектура которого могут значительно меняться в зависимости от набора экспонатов и их подачи.

Идея музея как инструмента предполагает повышение гибкости и адаптивности архитектуры, отрицание фиксированных пространственных построений. Манифестом музейной архитектуры XX в. можно считать проект «Мобильный музей», созданный в 1967 г. группой французских архитекторов (Ж. Гуэз, Д. Дарбуа, А. Вейсмель). Сооружение предназначалось для устройства периодических выставок. Авторы представляют себе музей не как хранилище, а как место контактов, творческой деятельности. Проект не предопределяет ни наружного, ни внутреннего вида здания, предоставляя свободно создавать их в соответствии с характером и особенностями каждой экспозиции, добиваясь соответствующих ситуации объемно-пространственных построений, освещения, ритма. Проектом предлагается «управляемое пространство с управляемым естественным и искусственным светом»[91]. «Мобильный музей» формируется между техническим верхним этажом и площадкой на уровне земли, свободной от промежуточных опор. Организация пространства осуществляется на основе кубического модуля. Все сооружения монтируется из сборных элементов заводского изготовления – стальные профили и трубы для несущих конструкций, прозрачные синтетические панели для стен и потолочных элементов. Площадки пола, квадратные потолочные элементы с прозрачными куполами и вмонтированной в них комплексной системой освещения и вентиляции, прозрачные и непрозрачные перегородки поднимаются на нужное место и крепятся к подвижным вертикальным элементам каркаса. В зависимости от времени года, погоды и характера экспозиции здание может быть совершенно или частично раскрыто, иметь боковые ограждения из прозрачных или непрозрачных раздвижных панелей[92].

Исходя из вышеизложенного, можно выделить три ключевые тенденции в развитии музея и музейной архитектуры XX–XXI вв.:

Перейти на страницу:

Все книги серии Исследования культуры

Культурные ценности
Культурные ценности

Культурные ценности представляют собой особый объект правового регулирования в силу своей двойственной природы: с одной стороны – это уникальные и незаменимые произведения искусства, с другой – это привлекательный объект инвестирования. Двойственная природа культурных ценностей порождает ряд теоретических и практических вопросов, рассмотренных и проанализированных в настоящей монографии: вопрос правового регулирования и нормативного закрепления культурных ценностей в системе права; проблема соотношения публичных и частных интересов участников международного оборота культурных ценностей; проблемы формирования и заключения типовых контрактов в отношении культурных ценностей; вопрос выбора оптимального способа разрешения споров в сфере международного оборота культурных ценностей.Рекомендуется практикующим юристам, студентам юридических факультетов, бизнесменам, а также частным инвесторам, интересующимся особенностями инвестирования на арт-рынке.

Василиса Олеговна Нешатаева

Юриспруденция
Коллективная чувственность
Коллективная чувственность

Эта книга посвящена антропологическому анализу феномена русского левого авангарда, представленного прежде всего произведениями конструктивистов, производственников и фактографов, сосредоточившихся в 1920-х годах вокруг журналов «ЛЕФ» и «Новый ЛЕФ» и таких институтов, как ИНХУК, ВХУТЕМАС и ГАХН. Левый авангард понимается нами как саморефлектирующая социально-антропологическая практика, нимало не теряющая в своих художественных достоинствах из-за сознательного обращения своих протагонистов к решению политических и бытовых проблем народа, получившего в начале прошлого века возможность социального освобождения. Мы обращаемся с соответствующими интердисциплинарными инструментами анализа к таким разным фигурам, как Андрей Белый и Андрей Платонов, Николай Евреинов и Дзига Вертов, Густав Шпет, Борис Арватов и др. Объединяет столь различных авторов открытие в их произведениях особого слоя чувственности и альтернативной буржуазно-индивидуалистической структуры бессознательного, которые описываются нами провокативным понятием «коллективная чувственность». Коллективность означает здесь не внешнюю социальную организацию, а имманентный строй образов соответствующих художественных произведений-вещей, позволяющий им одновременно выступать полезными и целесообразными, удобными и эстетически безупречными.Книга адресована широкому кругу гуманитариев – специалистам по философии литературы и искусства, компаративистам, художникам.

Игорь Михайлович Чубаров

Культурология
Постыдное удовольствие
Постыдное удовольствие

До недавнего времени считалось, что интеллектуалы не любят, не могут или не должны любить массовую культуру. Те же, кто ее почему-то любят, считают это постыдным удовольствием. Однако последние 20 лет интеллектуалы на Западе стали осмыслять популярную культуру, обнаруживая в ней философскую глубину или же скрытую или явную пропаганду. Отмечая, что удовольствие от потребления массовой культуры и главным образом ее основной формы – кинематографа – не является постыдным, автор, совмещая киноведение с философским и социально-политическим анализом, показывает, как политическая философия может сегодня работать с массовой культурой. Где это возможно, опираясь на методологию философов – марксистов Славоя Жижека и Фредрика Джеймисона, автор политико-философски прочитывает современный американский кинематограф и некоторые мультсериалы. На конкретных примерах автор выясняет, как работают идеологии в большом голливудском кино: радикализм, консерватизм, патриотизм, либерализм и феминизм. Также в книге на примерах американского кинематографа прослеживается переход от эпохи модерна к постмодерну и отмечается, каким образом в эру постмодерна некоторые низкие жанры и феномены, не будучи массовыми в 1970-х, вдруг стали мейнстримными.Книга будет интересна молодым философам, политологам, культурологам, киноведам и всем тем, кому важно не только смотреть массовое кино, но и размышлять о нем. Текст окажется полезным главным образом для тех, кто со стыдом или без него наслаждается массовой культурой. Прочтение этой книги поможет найти интеллектуальные оправдания вашим постыдным удовольствиям.

Александр Владимирович Павлов , Александр В. Павлов

Кино / Культурология / Образование и наука
Спор о Платоне
Спор о Платоне

Интеллектуальное сообщество, сложившееся вокруг немецкого поэта Штефана Георге (1868–1933), сыграло весьма важную роль в истории идей рубежа веков и первой трети XX столетия. Воздействие «Круга Георге» простирается далеко за пределы собственно поэтики или литературы и затрагивает историю, педагогику, философию, экономику. Своебразное георгеанское толкование политики влилось в жизнестроительный проект целого поколения накануне нацистской катастрофы. Одной из ключевых моделей Круга была платоновская Академия, а сам Георге трактовался как «Платон сегодня». Платону георгеанцы посвятили целый ряд книг, статей, переводов, призванных конкурировать с университетским платоноведением. Как оно реагировало на эту странную столь неакадемическую академию? Монография М. Маяцкого, опирающаяся на опубликованные и архивные материалы, посвящена этому аспекту деятельности Круга Георге и анализу его влияния на науку о Платоне.Автор книги – М.А. Маяцкий, PhD, профессор отделения культурологии факультета философии НИУ ВШЭ.

Михаил Александрович Маяцкий

Философия

Похожие книги

100 запрещенных книг: цензурная история мировой литературы. Книга 1
100 запрещенных книг: цензурная история мировой литературы. Книга 1

«Архипелаг ГУЛАГ», Библия, «Тысяча и одна ночь», «Над пропастью во ржи», «Горе от ума», «Конек-Горбунок»… На первый взгляд, эти книги ничто не объединяет. Однако у них общая судьба — быть под запретом. История мировой литературы знает множество примеров табуированных произведений, признанных по тем или иным причинам «опасными для общества». Печально, что даже в 21 веке эта проблема не перестает быть актуальной. «Сатанинские стихи» Салмана Рушди, приговоренного в 1989 году к смертной казни духовным лидером Ирана, до сих пор не печатаются в большинстве стран, а автор вынужден скрываться от преследования в Британии. Пока существует нетерпимость к свободному выражению мыслей, цензура будет и дальше уничтожать шедевры литературного искусства.Этот сборник содержит истории о 100 книгах, запрещенных или подвергшихся цензуре по политическим, религиозным, сексуальным или социальным мотивам. Судьба каждой такой книги поистине трагична. Их не разрешали печатать, сокращали, проклинали в церквях, сжигали, убирали с библиотечных полок и магазинных прилавков. На авторов подавали в суд, высылали из страны, их оскорбляли, унижали, притесняли. Многие из них были казнены.В разное время запрету подвергались величайшие литературные произведения. Среди них: «Страдания юного Вертера» Гете, «Доктор Живаго» Пастернака, «Цветы зла» Бодлера, «Улисс» Джойса, «Госпожа Бовари» Флобера, «Демон» Лермонтова и другие. Известно, что русская литература пострадала, главным образом, от политической цензуры, которая успешно действовала как во времена царской России, так и во времена Советского Союза.Истории запрещенных книг ясно показывают, что свобода слова существует пока только на бумаге, а не в умах, и человеку еще долго предстоит учиться уважать мнение и мысли других людей.

Алексей Евстратов , Дон Б. Соува , Маргарет Балд , Николай Дж Каролидес , Николай Дж. Каролидес

Культурология / История / Литературоведение / Образование и наука
Психодиахронологика: Психоистория русской литературы от романтизма до наших дней
Психодиахронологика: Психоистория русской литературы от романтизма до наших дней

Читатель обнаружит в этой книге смесь разных дисциплин, состоящую из психоанализа, логики, истории литературы и культуры. Менее всего это смешение мыслилось нами как дополнение одного объяснения материала другим, ведущееся по принципу: там, где кончается психология, начинается логика, и там, где кончается логика, начинается историческое исследование. Метод, положенный в основу нашей работы, антиплюралистичен. Мы руководствовались убеждением, что психоанализ, логика и история — это одно и то же… Инструментальной задачей нашей книги была выработка такого метаязыка, в котором термины психоанализа, логики и диахронической культурологии были бы взаимопереводимы. Что касается существа дела, то оно заключалось в том, чтобы установить соответствия между онтогенезом и филогенезом. Мы попытались совместить в нашей книге фрейдизм и психологию интеллекта, которую развернули Ж. Пиаже, К. Левин, Л. С. Выготский, хотя предпочтение было почти безоговорочно отдано фрейдизму.Нашим материалом была русская литература, начиная с пушкинской эпохи (которую мы определяем как романтизм) и вплоть до современности. Иногда мы выходили за пределы литературоведения в область общей культурологии. Мы дали психо-логическую характеристику следующим периодам: романтизму (начало XIX в.), реализму (1840–80-е гг.), символизму (рубеж прошлого и нынешнего столетий), авангарду (перешедшему в середине 1920-х гг. в тоталитарную культуру), постмодернизму (возникшему в 1960-е гг.).И. П. Смирнов

Игорь Павлович Смирнов , Игорь Смирнов

Культурология / Литературоведение / Образование и наука