Музей невинности

Я забыл, что Фюсун тоже пьяна, и расстроился, приняв ее грубый тон всерьез. Но мое счастье не так-то просто было испортить. Я погрузился в такую глубину чувства, на которой пребывают очень пьяные люди, ощущая единство мира. Эту-то мысль и нес в себе фильм с мухой и воспоминаниями, крутившийся у меня в голове. Все, что я долгие годы чувствовал к Фюсун, все страдания, которые претерпел из-за нее, вся хаотичность мира и его красота слились у меня в голове в единое целое, и это ощущение целостности и полноты казалось мне невероятно прекрасным и дарило глубокий покой. Между тем я никак не мог отделаться от во-проса, как мухе удается не запутываться с таким количеством ног. Затем она исчезла.

Я держал руку Фюсун в своей руке и понимал, что мое ощущение покоя и красоты передается от меня и ей. Как уставшее, покорившееся животное, ее прекрасная левая рука лежала под моей правой, поймавшей ее, накрывшей, грубо навалившившейся, словно пленившей. Целым мир, вся вселенная вместились в меня. В нас.

— Давай еще потанцуем! — предложил я.

— Нет...

— Почему?

— Мне не хочется! — сказала Фюсун. — Мне нравится просто сидеть, как сейчас.

Я улыбнулся, поняв, что она имеет в виду наши руки. Время словно остановилось, и мне казалось, будто мы сидим так уже много часов, хотя будто только что пришли. На мгновение я даже забыл, зачем мы здесь находимся. Потом, когда осмотрелся, увидел, что в ресторане никого, кроме нас, не осталось.

— Французы ушли.

— Они не французы, — возразила Фюсун.

— Откуда ты знаешь?

— По номерам их автомобиля. Они из Афин.

— Где ты видела их машину?

— Сейчас ресторан закроют, пойдем отсюда.

— Мы так хорошо сидим!

— Ты прав, — сказала она серьезно.

Мы еще какое-то время просидели, держась за руки.

Она правой рукой вытащила из пачки сигарету, ловко прикурила ее одной рукой и, улыбаясь мне, медленно выкурила до конца. Мне показалось, что это тоже длилось много часов. У меня в голове уже начался новый фильм, как вдруг Фюсун высвободила руку и встала. Я пошел за ней. Глядя на ее спину в красном платье, я очень аккуратно, ни разу не споткнувшись, поднялся по лестнице.

— Твой номер в другой стороне, — напомнила мне Фюсун.

— Сначала я доведу тебя до твоего номера. Передам матери.

— Нет, иди к себе, — прошептала она.

— Я расстроен. Ты мне не доверяешь. Как ты собираешься провести со мной всю жизнь?

— Не знаю, — шепнула она. — Давай, иди к себе.

— Какой прекрасный вечер, — мне не хотелось расставаться. — Я так счастлив. Поверь мне, отныне каждая минута нашей жизни будет такой.

Она увидела, что я приблизился к ней, чтобы поцеловать, и, опередив, обняла меня. Я поцеловал ее так крепко, как мог. Почти насильно. Мы целовались долго. На мгновение я открыл глаза и увидел в конце узкого темного коридора с низким потолком портрет Ата-тюрка. Помню, что между поцелуями умолял Фюсун прийти ко мне.

В одном из номеров раздался предупредительный кашель. Послышался шум ключа в замке. Фюсун вырвалась из моих рук и исчезла.

Я безнадежно смотрел туда, где только что была она. Потом пошел к себе в номер и, не раздеваясь, рухнул на постель.

78 Летняя гроза

В номере было не очень темно, свет от огней дороги на Эдирне и заправки попадал через окна. Кажется, вдалеке виднелся лес. Мне показалось, что где-то сверкнула молния. Мой разум был открыт всему миру, всему на свете.

Прошло много времени. В дверь постучали. Я встал открыть. Это была Фюсун.

— Мать заперла дверь, — сказала она.

Она пыталась разглядеть меня в темноте. Взяв за руку, я втянул ее в комнату. Мы легли в одежде на кровать, и. обняв, я прижал ее к себе. Она прильнула, как испуганный котенок, уткнувшись лицом. И обняла с такой силой, будто от этого зависело, будем ли мы счастливы. Казалось, что если я ее немедленно не поцелую, как сказочную принцессу, мы оба умрем. Мы долго и страстно целовались, пытались стащить с нее измятое красное платье и вдруг, застеснявшись скрипучего пружинного матраса, остановились; меня сильно возбудили ее волосы, упавшие мне на грудь и на лицо.

От большого количества выпитого, от волнения и напряжения я замечал лишь отдельные мгновения, и не сразу, а лишь только много времени спустя после того, как их проживал. То, чего я ждал столько лет, стремление отныне начать жить, не теряя ни секунды, невероятность самого счастья в этом мире, удовольствие, которое мне полагалось получать от физического соития, все то неповторимое, что, блеснув, тут же исчезало, — перемешалось и сложилось в одну картину. Казалось, происходившее со мной было вне моего контроля, но, будто во сне, я полагал, что могу все это проживать так, как мне хочется, и управлять этим.