Музей современной любви

— А как насчет моих желаний? Вы все, кажется, всё решили, ни на миг не задумавшись обо мне и моих чувствах. Она моя жена. Мы женаты почти двадцать четыре года.

— Папа, как называется ее состояние?

— ТТЛ.

— Что это значит?

— Тромбо-чего-то там. Это непроизносимо.

— Тромботическая тромбоцитопеническая пурпура, папа. Не так уж и трудно, — мягко произнесла Элис.

— Наверное, поэтому именно ты и будешь первым в нашей семье врачом.

Левину не хотелось думать о том, как выглядит жена. Болтается ли у нее голова? Издает ли она, пытаясь заговорить, ужасные звуки, как люди, перенесшие инсульт? Пускает ли слюни?

Если Лидия вернется домой, возможно, «Кава» станет его последним фильмом. В Нью-Йорке нет места инвалидам и колясочникам. Придется переехать куда-нибудь в пригород. В коттеджный поселок под названием «Солнечный сад» или «Сосновая роща». Они никогда уже не будут путешествовать. Им понадобится климат с нежарким летом и мягкой зимой. Такая жизнь смерти подобна, подумал Левин. Жена спасла его от приходящих сиделок и медсестер. От дома с перилами в коридорах, поручнями в туалете и резиновыми ковриками в ванной. От пластикового стула в душе. От пандусов, кашицеобразной пищи и запаха, который приносят с собой болезнь и угасание.

Когда Лидия заболевала, было весьма трудно переносить ее запах. Левину не нравилось, во что превращалась их спальня и как недомогание, вызываемое болезнью жены, высасывало из него творческую энергию. Внезапно обнаруживалось, что он вынужден ходить по собственному дому на цыпочках. Делить кухню с медицинскими работниками, которых он знать не знает и впоследствии никогда не вспомнит. Нельзя было допоздна играть на рояле, потому что Лидии требовался покой и отдых. Приходилось работать на синтезаторе и в наушниках.

С Лидией уже нельзя было поесть вне дома. Вся пища перекочевывала на подносы, как у стариков. Левин заказывал только то, чего ей хотелось, а она едва прикасалась к блюдам. Или к тому времени, когда он возвращался с готовой едой, слишком уставала, чтобы есть. А если он отправлялся с друзьями в ресторан, болезнь Лидии отравляла весь вечер. Левин радовался, когда жена ложилась в больницу на переливание крови: по крайней мере, можно было притвориться, будто она путешествует. Можно было смотреть повторы игр сезона, ложиться спать как угодно поздно, громко включать музыку, ночевать в спальне, а не в гостевой комнате, где всегда так тоскливо просыпаться.

Он ненавидел это ощущение, что весь мир создан для двух вещей: болезни и смерти. Мать Лидии умерла от того же заболевания, когда та была еще ребенком. Отец позаботился о том, чтобы у Лидии было все самое лучшее — школы, специалисты. Нью-Йорк отлично для этого подходил. Потом Лидия стала архитектором и, несмотря ни на что, демонстрировала выдающийся талант. Пускай физиологию она унаследовала от матери, однако в остальном была дочерью своего отца.

Когда Элис стала подростком, необходимые Лидии вещи в больницу начала носить она. Однако Левину всегда было тяжело переносить отсутствие Лидии, зная, что она в больнице, наблюдать за все учащающимися приступами и усложняющимся лечением. Совсем не такой должна была быть его жизнь. Он представлял себе уютную старость, совместные прогулки, походы в кино. Лето, проведенное в Европе. Ему хотелось вновь посетить с ней Вену, Лондон, Испанию. Хотелось, чтобы Лидия была рядом, когда они опять услышат Берлинский филармонический.

Неужели он действительно готов пожертвовать собственной жизнью, чтобы ежечасно заботиться о жене? Разве он на это подписывался? Лидия и сама этого не хотела. Вот почему она так поступила. Дала ему свободу. Приняла лучшее для них обоих решение. Разве он не делает именно то, что она велела? Ведь Лидия так и сказала: «Пиши. Сочиняй замечательную музыку. Знай, что я люблю тебя. Ни о чем не жалей».