Музей воды. Венецианский дневник эпохи Твиттера

Дворец дожей (Palazzo Ducale)

1

Похода во Дворец дожей я ждал от Венеции больше всего: где же еще искать апофеоз «венецианского вещества», как не здесь, где самые большие фрески, уникальные потолки и огромные картины?

Столько уже об этом слышано, столько видано, пересмотрено даже…

Хотя репродукции и иллюстрации могли бы быть и получше; я-то себе придумал, что все эти недостатки нашего визуального знания «о предмете» идут от категорического запрета на фотографирование в залах.

Оно, впрочем, распространено здесь везде. Но я всюду вел и веду подрывную партизанскую деятельность, хотя остановлен был только дважды.

Причем в крайне вежливой форме: на втором этаже палаццо Фортуни с самыми красивыми окнами, которые мне довелось увидеть изнутри, и в самом большом зале Дворца дожей – в том самом, Большого совета, с центральным фасадным окном, где на всю стену висит самый большой в мире «Рай» Тинторетто, а прочие потолки и стены кто только не расписывал.

Про художников, кстати, здесь очень скоро перестаешь думать, выискивая знакомые имена Тициана или Веронезе по привычке. Во Дворце дожей авторство полностью лишено смысла. Сюжеты, ими исполненные, тоже. «Воспринималка» переключается в режим автопилота почти сразу, уже во втором-третьем зале, после того как попадаешь в парадные покои «официальной части» палаццо Дукале.

2

После покупки билета проходишь «нежилые» помещения первого этажа, в которых выставлены оригиналы капителей некоторых фасадных колонн (думаю, Рёскин изучал их, зарисовывал и описывал именно здесь), и попадаешь в огромный внутренний двор, упирающийся в бок базилики Сан-Марко.

Нужно не метаться по этому, оперному совершенно, пространству, но сразу заворачивать направо в сторону лестницы с туалетами; именно тот лестничный пролет и приводит к «началу экспозиции».

Поднимаешься на второй этаж, сам открываешь тяжелую деревянную дверь, и Веронезе с Тинторетто, не говоря уже о Тициане и прочих Риччи, начинают сыпаться на тебя с устрашающей скоростью.

Со стен, беспросветно расписанных и украшенных, с потолка, в золоченых закоулках которого запечены, точно «секретики», плафоны самой разной формы, совсем как дорогие наборы шоколадных конфет в торжественных коробках, где рифленой пластиковой роскоши гораздо больше, чем собственно шоколадного тела.

Точно раньше они были заперты в контейнере, забитом до самой верхотуры, а ты нечаянно открыл ящик Пандоры парадную дверь – и понеслась…

Причем едва ли не каждый следующий зал становится шире и богаче предыдущего, а аллегорические изображения сливаются в один единый, как на игральных картах, бесконечный серо-буро-малиновый поток.

3

«Пробки выбивает» почти мгновенно, а дальше тупо и полуслепо таращишься на все, что обступает вокруг, каждый раз все более отчетливо понимая, что следующей такой порции красоты организм вынести не в состоянии.

Тем не менее переходишь в следующий зал, садящий зрение еще серьезнее.

Если современный человек не способен вынести всего этого художественного энтузиазма, то как же воспринимал обрушившиеся на него золотые небеса венецианец многократно минувших времен? Когда никакого кино не было даже близко.

Перегруз органов чувств идет по всем направлениям (последний раз у меня такое случилось в Лувре, когда количество, резко скакнув, перешло в качество, точнее, в его отсутствие), воспринимательная машинка не справляется с поступающими в нее сигналами. Сигнализируя оцепенением, похожим на медитацию.

Музей, таким образом, превращается в спектакль. Точнее, он действует по театральным принципам, оборачиваясь представлением с постоянной сменой декораций и запредельной изобретательностью режиссера, обрушивающего на зрителя каскады виртуозных находок, подавляющих посетителя, вклинивающихся в его внутреннее пространство. Вернее, ничего от него не оставляя.

4

Здесь, кстати, многое понимаешь про Венецианскую республику, какой она себя видела (или же хотела видеть): внутри палаццо Дукале вполне может поместиться весьма внушительный квартал городских лабиринтов. Простор дворца противостоит всей прочей тесноте всего прочего города с продыхами площадей и мосточков, противостоит роскоши сановных и аристократических палаццо с их умеренными и обдуманными излишествами.

Дворец дожей противостоит даже всему церковному метрополитену имени Тинторетто с чередованием возвышенного и мирского, ровно отмеренного каждой из храмовых остановок.

Дукале беспределен во всех измерениях – хотя бы оттого, что так до конца и не воспринимаем.

После первого получаса впадаешь в странный сон с открытыми глазами, обтекающий тебя стороной; на самом деле поточный туризм свою функцию выполнил более чем успешно: все эти рафинированные коробки с художественным рафинадом стоя́т, точно окончательно остывшие, – пространства здесь тоже слишком много, и ни один причудливый потолок не способен обогреть всю эту голодную, алчущую тепла кубатуру.

Омут на омуте и омутом погоняет.

Стены и потолки слишком концентрированны, чтобы между ними в опустошенных интерьерах могла завестись хоть какая-то жизнь.