Музей воды. Венецианский дневник эпохи Твиттера

Из-за стыков холстов, а также тел на них, занятых исполнением чудесных историй, брызжущих в разные стороны, возникает многоплановая суета – живопись-то сплошь венецианская, плотная, атласная, струящаяся…

Видно, как в этом изобразительном изобилии, поначалу бледном и скованном, заводятся черви барокко; как оплавленный жир ярких пятен начинает стекать сверху вниз, уплотняя и без того густую тишину человеческого роста; сквозь нее не протолкнуться. Хотя центр пуст, скамьи пусты, а туристы жмутся к боковым нефам, забитым искусством как на старинных картинах, изображающих первые галереи эпохи Просвещения.

Указателей и указаний почти нет, поэтому тщательно обходишь все это шумное разностильное колыхание в поисках знакомых манер.

Время от времени теряешься в изобилии «замкнутых художественных систем», впадая в панику от собственного бесчувствия; кажется, что нервные окончания, из-за обилия впечатлений последних дней, притупились и не способны отличать дурное от хорошего.

Идешь от входа против часовой стрелки, пялишься на лишние кило живописного мяса, натыкаешься на часовню Святого Афанасия – высокий квадратный зал с картинами, среди которых тут же узнаешь разреженную нежность Тьеполо-младшего и кинематографическую агрессию Тинторетто-старшего.

Из часовни есть ход в капеллу Святого Тарасия с фресками флорентийского (!) художника Андреа дель Кастаньо на сводах и отдельными творениями Виварини. Здесь же, в углу, лестница в подвалы; зайти в них невозможно: там под толстыми сводами – вода, в которой похоронено сколько-то дожей.

Наевшись вдоволь, возвращаешься в трансепт, как раз к тому месту, где хранятся мощи святого Захарии, отца Иоанна Крестителя.

Алтарь плохо видно, и ты перемещаешься к левой стене, точно так же забитой разноуровневой живописью.

Тут кто-то бросает монетку в слот, и вспыхивает окошко. Ого, да здесь самая лучшая в мире картина Беллини – «Мадонна с младенцем и четырьмя святыми», гармония которой… как бы это выразить поточнее?..

…Рассчитана с такой снайперской точностью, что воспринимается организмом одномоментно, как нечто, самой природой сочиненное.

Поразительное чувство, заставляющее замереть. Потеряться в композиционной четкости и легкости, с какой переплетаются фигуры, окружающие Богоматерь.

Она же сидит на троне, вписанном в замершую архитектурную фантазию, обрывающуюся по краям двумя колоннами, за которыми сад.

Точно она восседает на троне, а остальные почтительно замерли в отдалении. Самыми точными словами про мадонн Беллини мне кажется один проходной, не имеющий в виду ничего конкретного пассаж из Муратова: «Никто другой не умеет так, как он, соединять все помыслы зрителя на какой-то неопределенной сосредоточенности, приводить его к самозабвенному и беспредметному созерцанию. Это созерцание бесстрастно и бесцельно. Или, вернее, цель его неизвестна, и оно само становится высочайшей целью искусства».

Кто-то бросил монетку – она проступила из темноты, точно только что возникшая, соткавшаяся из… Из чего она соткалась, непонятно, однако после этого все остальные картины венецианского тщеславного зуда точно сделали шаг назад, еще плотнее вжавшись в стены, чем раньше. Стали темнее. Скотомизировались вместе с бытом и туристической суетой, смылись.

Так и стоял перед, выуживал монетки из кармана, чтобы посмотреть на нее еще и еще раз, пока они не закончились.