Музей воды. Венецианский дневник эпохи Твиттера

Венеция, построенная из «ветра странствий», стоящая на морской воде, сама по себе олицетворяет это сложно формулируемое чувство блуждающего центра, который почему-то хочется догнать, но который ведет себя, точно линия горизонта.

Манит и сама Венеция, милый каменный тупичок, но когда ты приезжаешь сюда, то притяжение это не исчезает, как бы распыляясь по округе вечным бризом…

Поэтому, пробегая по центральным набережным, гуляя по Дорсодуро, нет-нет да и посмотришь на Джудекку завистливым взглядом: соседская корова всегда жирнее.

Хотя умом-то понимаешь, что ничего принципиально иного там быть не может, ничего существенного с тобой на Джудекке не случится, так как даже со стороны видно, что это округа и окрест, практически лишенные достопримечательностей.

Но Палладио…

Но манкий белый фасад Иль Реденторе, лишенный лишнего…

Хотя, зная немного теории, спинным мозгом заранее чувствуешь: главное событие здесь – именно передняя стена, обращенная к городу и миру, овнешняющая все, что внутри.

Так и выходит. Так и вышло.

Внутри ХХС пустынен, бел и не кажется таким огромным, как со стороны Пьяццетты.

Палладио вдохновлялся древнеримскими термами да базиликами, их торжественно сдержанной простотой, красотой очевидных пропорций, когда главное – не перемудрить.

Строй демонстративно разрежен: пространство, лишенное суеты, пожирает отдельные картины, вставленные в неглубокие ниши, живопись здесь нема и служит бесплатным приложением к архитектуре. Внутри пусто и совсем уже даже не вязко, как это бывает в других церквях, зависимых от искусства. В ХХС другой режим оснащения: тут картины не цветут, распуская бутоны, не благоухают в разные стороны струением эманаций, но замерли так, будто замерзли.

Есть, разумеется, здесь и свой Тинторетто, и свой Веронезе, но как-то весьма символично, что оба они подаются как «в соавторстве, школа». Хотя эти картины прозрачны, несмотря на золотистую заболоченность у «Веронезе» и фирменные внутренние объемы «Тинторетто».

Джудекка – это Венеция, почти очищенная от веницейской живописи, без уникумов и художественных (религиозных, туристических – каких угодно) пунктумов, чистая городская данность, обманчиво прощупываемая до самого донца.

Ан нет, за протяжной парадной набережной, тянущейся, окна в окна, глаза в глаза, к Дорсодуро, рассыпаны незаметные кварталы со своей незаметной со стороны жизнью (про Cipriani, один из самых дорогих отелей мира, знаю, знаю).

Кажется, здесь, на виду у Светлейшей и в тени ее, должны жить особенные, особого, непарадного склада люди, похожие на скандинавов и склонные к элегически настроенной меланхолии.

Туристов здесь практически нет, местных жителей – тем более; можно углубиться внутрь острова, чтобы дойти до его тыльного края и посмотреть на непарадную сторону лагуны – и не встретить в этих узких сквозных проходах ни одного прохожего.

Магазины и кафе тоже в основном на набережной, упирающейся в тюремную громаду отеля Kempinski.

Там же, если идти вглубь, встречаются совсем уже провинциальные закутки с импровизированными садиками и цветками в кадках, ремонтными мастерскими с разобранными катерами и гондолами в арках, выходящих в местные каналы; современные многоквартирные дома, которые не поддаются реставрации, ибо устаревают сразу же и навсегда.

Проходными дворами и перегороженными набережными наконец доходишь до конца всего – места, где задирают жирафьи шеи грузовые краны порта и где чалятся неуверенные в себе яхты.

Кажется, в них тоже живут.