Музей воды. Венецианский дневник эпохи Твиттера

Что ж, тоже очень венецианская история.

Можно сказать, весьма типическая.

Чужой родной всем город

1

Вот, скажем, Рембрандт в Амстердаме не кажется своим. Амстердам – отдельно, а Рембрандт – отдельно. Лишь как часть культурной программы места, слишком далеко от Рембрандта и его времени ушедшего. Уехавшего куда подальше с пересадками и на перекладных.

В Венеции же все не так; все воспалено, и художники прошлого – столь актуальные, что и классиками не назовешь, – продолжают продолжаться, длятся, как настоящее длительное. Как еще один нырок в настоящее (подлинное): Венеция – это же прежде всего месторождение по добыче венецианской живописи, что-то вроде скорлупки, заросшей зеленью, из которой сочится зелье.

Или, если метафорировать точнее, каменный (?) карьер, где давным-давно прекратили добычу разноцветного вещества, но не остановили процессы возобновления первородства.

2

Венеция – редкий город, в котором поход в музей не означает выхода в иное пространство. Город, воспринимаемый как музей, является логическим продолжением музея.

Точнее, наоборот: музей продолжает город, как бы обобщая его и итожа, расставляя концентрированные акценты, и без этого рассредоточенные по территории. Возможно, именно поэтому вход в большинство венецианских музеев лишен парадности, торжественности. Без фасада, где-то сбоку, с выходом во двор…

Другого способа проникновения внутрь крепости придумать невозможно: за пределы снятого номера, ресторанного зала, салона магазина тебя никуда не пускают. Да, есть еще «водный транспорт», церкви и острова.

3

Охота за очередным Веронезе, внеочередным Лотто или раритетным Карпаччо сталкивает с людьми в храмах. Особенно если выход «по грибы» задержался, совпав с вечерней.

Тогда-то и кажется, что здесь, в полумгле омута, спрятались и отсиживаются остатки венецианского народа. Точнее, спрятались они за толстыми стенами, куда доступа нет, а сюда выходят для «отправления религиозных надобностей». Помолиться да пообщаться, как это всегда было принято.

Сложность в том, что и церкви заполняет отнюдь не местное население. Ивлин Во прав, «Венеция – единственный город в Италии, где в церковь ходить абсолютно не принято».

4

Так что лучше искать аборигенов где-нибудь в другом месте. Например, в Instagram. Где их можно вычислить по постоянно повторяющимся тегам и картиночкам со схожим сюжетом. Недавно набрел и дружу в Instagram с одним венецианским фотографическим сообществом, устраивающим для себя фотосессии всевозможных культурных событий, из-за чего все участники этого комьюнити скопом начинают вывешивать снимки одних и тех же вернисажей, показов мод или джазовых фестивалей.

Поэтому здесь все чужие – и продавцы, и официанты, и прихожане ближайшего храма. И трансвестит во всем розовом, расстеливший пляжный коврик посредине ноябрьского Сан-Марко.

Кажется, только гондольеры тут относятся к местным, но они же все кучкуются в стаи возле воды. Предпочитая текучие поверхности устойчивым и плоскостопным. Отдельный антропологический вид.

Ветер в спину. Косой солнечный луч, полоснувший по лицу лезвием.

Покупал белые рубашки со щегольскими манжетами и в поисках нужного фасона обошел несколько однотипных лавок. Во всех продавщицы говорили по-русски с едва заметным акцентом.

Не оттого, что слишком много наших туристов (хотя и это тоже), просто все они с Украины или с юга России.

В «Письмах Асперна» Генри Джеймс пишет об этом венецианском интернационале, имея в виду, правда, землячек-американок: «Ничто в их облике не говорило о том, откуда они родом; все национальные черты и приметы были ими давным-давно растеряны. Ни та, ни другая не напоминали даже косвенно ничего знакомого; если бы не язык, они равно могли бы сойти за шведок или испанок».

5

Трансвестит был прелестный. Двухметровый загорелый метис в розовых сапожках с бахромой, в шапочке с перьями, трусиках и топике расстелил на брусчатке площади Сан-Марко ворсистое розовое покрывало, сделав вид, что он на пляже.

Кокетливо отставил сумочку, из которой достал плеер с наушниками. Снял сапожки, растянулся, не обращая ни на кого внимания. Хотя туристы «в польтах» его снимали. Вовсю и со всех сторон.

6

Куда же я шел в сторону Музея Коррера и его заднего двора, завешанного нечитаемыми мемориальными досками?

Не записал куда. Значит, не вспомнить уже. Но, когда возвращался обратно, розовой дивы уже не было. На площади толклись голуби и гуляла надсада осеннего вечера, похожего на недораспустившийся бутон чайной розы. Может быть, палевой, с побагровевшими краями. Увядшей до зрелости. До преждевременно подорванного заката.

7

Такова Пьяццетта, каждый раз возникающая точно заново. Десятки раз проходил сквозь нее, глазел по сторонам, смотрел под ноги, изучал плафон над головой, берег карманы, ступал по мосткам, высматривал типы, слышал русскую речь, наблюдал за торговцами вертолетиками, что чиркают ими, как спичкой о коробок, после чего игрушки взмывают вверх, мигая фонариками, подобно светлячкам, – а все как в первый. Не знаю, как объяснить.