Музей воды. Венецианский дневник эпохи Твиттера

Каждый раз выходишь и обязательно оглядываешься, чтобы зафиксироваться в этом центре самого центра, перебрать четки сокровищ, столпившихся по краям: Кампанилу, мозаики над входом в базилику, прокопченные галереи с фонарями, башню с часами, кривые арки дворца, скульптуры над входом в музеи, всевозможные детали «архитектурного убранства», постоянно прибывающие вместе с «высокой водой».

Осмотрелся, пока пересекал по диагонали эту трапецию, а уже стемнело, иноземный турист рассосался, местный – предельно замедлился, так как в венецианской темноте ловить точно нечего.

Только пластмассовые вертолетики у проходов в «мерчерию» продолжают чиркать граненый воздух. Только хозяева этих вертолетиков призывно кричат и вращают глазами в поисках клиентуры. Хотя, если задуматься хорошенько, кому нужны эти игрушки именно здесь, на Сан-Марко?

8

Но белки продавцов сияют во мгле, отнюдь не путеводные звезды. А вот еще картиночка, достойная пера. Видел на днях, как к этим беднягам привязались подвыпившие русские туристы стиля «Нижний Тагил рулит».

Вышедший из пиццерии отечественный средний класс возжелал развлечений, но на опустелой площади наткнулся лишь на торгующих вертолетиками. Обрадовался.

From Russia with love

Примерно так десантники в день ВДВ гоняют по ЦПКиО случайно подвернувшихся им кавказцев. Примерно так хищник, живущий в зоопарке, слизывает протянутую ему сквозь прутья клетки еду. Чтобы сердце охолонуло, затопленное потенциальной опасностью, и в пятки ушло от всевозможных последствий.

Наши такое отлично умеют. Формально оставаясь в рамках предложенных правил («ваш товар – наш купец»), целенаправленно канализировать агрессию под видом разговора с пристрастием: «А ты товар-то покажи, покажи, чурка железная. А если хочешь, чтобы купил, то научи. А почему тогда у тебя он летает, а у меня нет? Россию не любишь? Крым отобрать хошь?»

Ну и так далее. «Словно в опустевшем помещении стали слышны наши голоса». Точно площадь Сан-Марко накрыта куполом, отфутболивающим резиновые мячики богомерзких звуков, соревнующихся с вертолетиками в прыткости и гулкости. Разговор с разбитым зеркалом. Потерянные на жестоковыйной чужбине. Затерянные в открытом космосе. Затертые в полярных льдах. Хомо жлобикус.

Конечно, это было гораздо круче, чем queer на брусчатке. Диалог цивилизаций. Народная дипломатия. Шел мимо, жалел бедолаг с игрушками, не понимающих контекста и чего от них хотят. Привыкших к благам цивилизации, понимаешь. К китайцам, японцам и прочим шведам.

Тогда еще подумал мимоходом, что очень жаль: никто же не видит, как это несоответствие культур гомерически смешно. Натуральная комедия дель арте. А если и видит, не поймет, до конца не прочувствует. Не оценит. Очень уж мы горазды возводить локальный контекст такой непреодолимой силы, что никакого железного занавеса не требуется. Давно заметил аналогичное: в наших городах мемориальные доски читаются в разы хуже венецианских. Дело не в стертых шрифтах, как и не в том, что слишком уж высоко висят. Вот в Париж заедешь, и там любая такая доска – вполне узнаваемое, лично тебе важное имя, «оставившее след в мировой культуре», даже если это ученица Родена или член композиторской шестерки. А кому нужны наши Блюхеры и Громыки?

Судьба, видимо, наша такая – до такой степени чувствовать себя чужими на любом празднике жизни, чтобы «докапываться» до вознесся выше он главою непокорной Александрийского столпа последних в этом городе парий, предельно уязвимых, совсем уже бессловесных.

Впрочем, возможно, именно эта их виктимность и безответность привлекает «гостей из далекой России» сильнее всего. Кто знает, Ватсон, кто знает…

«Печаловый мой сад»

Чем хуже будет наша русская жизнь, тем чаще и охотнее станем сбегать в Италию. «Эскалация напряженности» возгоняет значимость «отвлекаловок» и утешителей – в диапазоне от искусства до религии, от пьянства до «театра одного актера»: превозмогать собственное время можно только с помощью проверенного временем и «тысячами жизней подспорья». Вот отчего мне кажется, что значение «русской» Венеции в ближайшее время возрастет тысячекратно.

В тоске по идеалу чаще всего мы желаем несбыточного, тогда как Венеция почти осязаема. «Руку протяни». Точнее, соберись, подпоясавшись, соверши некоторое усилие, настигни. Разочаруйся.

Помимо тоски по целокупной жизни, нас преследует не менее мощная тоска по зрелой и насыщенной культуре. «Старые деньги» – это ведь не только про экономику, но и про устойчивость самоощущения, в которое вкладывались поколения и поколения предков.