Музей воды. Венецианский дневник эпохи Твиттера

На карте эта часть лагуны выглядит заболоченной кашицей, где тихим, разбитым витражным стеклом наваливается меланхолия, – здесь уже совсем пусто, даже опустошенно, туристов не больше, чем птиц. И пока кораблик плывет, кажется, что тепло, но стоит ему причалить к тому или другому причалу, из всеобщей обездвиженности, покачивающейся на волнах, возникает холод.

Чем дальше удалялись от Венеции, вытянувшейся на всю линию горизонта, там палевей выходил закат: над куполами и кампанилами висела темная туча, в которой внезапно образовалась проталина. Из нее, совсем уже нарочито по-тинтореттовски, на город хлынули прямые лучи, точно нарисованные с помощью измерительной линейки; как если кораблик давал возможность убежать от заката хотя бы на какие-то полчаса; точно здесь, на островах, день длиннее, чем в городе.

Правда, потом, чуть позже, после Мурано и островков с живописными руинами, Венеция окончательно пропала из виду, точно ушла под воду.

Лагуна расчислена рядами свай, на которых отдыхают птицы, и, кажется, нет ей ни конца ни края.

Из России пишут: на Урале похолодало, руккола в саду ушла под снег. А здесь к вечеру обещали дождь, и он таки пошел.

Но очень как-то быстро рассосался.

Несерьезно.

Чертовски хочется серьеза. Изжеванных ожиданий, а не прямолинейной расстановки галочек.

Все достопримечательности Торчелло кучкуются на одном пятачке, куда идешь минут десять по краю одинокого канала с невысокой водой. Вокруг же совершенно буколические виды с терпким запахом зеленого лука, доносящимся с полей.

Кажется, здесь все еще живет, висит, прибитая к столбам, монада средневековой малярии, изничтожившей население самой первой версии Венеции – ведь именно здесь под «защитой» мощей святого Марка укрывались и налаживали жизнь первые переселенцы.

Правда, теперь малярия стерта примерно так же, как фрески с фасадов Большого канала. Да, она все еще бархатит размытыми очертаниями переменной облачности примерно так же, как неточные рифмы, но искры уже не высекает.

Перины малярии прохудились да высохли, ссохлись.

Внутри этого романтического стихотворения с дорогой, мостками без перил и чередованием мужских и женских окончаний виноградники, густые заросли поздней зелени, тронутые осенним вечером, и кампанила в лесах, торчащая, точно радиоантенна.

Две церкви стоят рядом. Все тут же устремляются в круглую, ту, что ближе к дороге, – Санта-Фоска, но нам нужна та, что рядом, – Санта-Мария Ассунта, кафедральный собор, старейшее здание в лагуне с прекрасными византийско-готическими мозаиками.

Однако без этого затакта Санта-Фоска всю прелесть Санта-Мария Ассунта как следует не оценишь – важно зайти туда хотя бы на пару бесплатных минут, как в переходный портал, чтобы то ли пропитаться, то ли напитаться окончательной пустотой оставленного всеми места.

Все равно как произвести таким образом феноменологическую редукцию, очистив восприятие от барочной сутолоки захламленного бабушкиного чуланчика.

Санта-Мария Ассунта чистая и светлая, точнее, легкая, «очищенная» от второго-третьего дна, темноты лишних стен и таинственной жизни в углах и закутках, как это обычно бывает в венецианских церквях. Открывается сразу вся, отдается целиком, позволяя мгновенно увидеть себя в неделимом на составляющие единстве.

Над скромным алтарем во все свое византийское, не знающее компромиссов громадье возникает мозаичная Богоматерь-Богоносица, идущая по золотому мерцанию, точно посуху.

На противоположной, западной, стороне во всю ее ширину раскинулся мозаичный же «Страшный суд», разделенный на разножанровые (исполненные в разных стилях) сектора, не мешающие цельности восприятия, но каким-то чудом только увеличивающие сплоченность отдельных сюжетов в единое, сразу же увлекающее за собой повествование.

Важно, что по краям от «Страшного суда», на северной и южной стенах, есть локальные капеллы с двумя картинами – и северная, между прочим, Тинторетто.

Так вот что хочется сказать: эта превосходная живопись выглядит здесь не только выхолощенной, но и совершенно лишней, против суровой непоколебимой веры Средневековья композиции Возрождения и тем более барокко совершенно не «канают». Уже давно и не только мной замечено, что эмансипация идет по линии вымывания магического начала, которое, единственное, только и имеет подлинную власть над нашими эстетическими впечатлениями.

Достаточно было попасть в один окоем грубоватым, пластически весьма скованным мозаикам и живописи – и даже к Рёскину за консультацией ходить не нужно.

После Ассунты главным кафедральным собором Венеции, если я ничего не путаю, был назначен Сан-Пьетро ди Кастелло, и только после этого центральной базиликой города назначили Сан-Марко.

Их интересно сравнивать, причем, разумеется, не в пользу самой известной и большой церкви города, надувшей пафоса до непреходящей одышки и полного голубиного невменяйства.