Музей воды. Венецианский дневник эпохи Твиттера

Трансцендентность и спиритуальность Тьеполо выползают из медленного подмерзания: чем выше от земли, тем краски бледнее и прохладнее, воздух разреженнее, а лица прекраснее и безучастнее. В этой отстраненности проще всего увидеть «прощание с эпохой», чей колер тает на глазах, рассеивается, превращаясь в мираж. Напоследок сукровицей или потом выступает на стенах, доступных нам до сих пор.

3

Про Тинторетто, имея в виду неровность его качества, земляки говорили, что у того есть три карандаша: золотой, серебряный и медный. Так и у Тьеполо можно найти внутри нескончаемого потока chefs-d’oeuvre три неравные группы.

В одной из них, которую хочется назвать перламутрово-авроровой, даже сказочной (росписи в Архиепископском дворце Удине, плафоны в Скуоле Кармини, эрмитажная серия из дворца Дольфино), являются театральность и рассеянность, ассоциирующиеся со стилем Тьеполо в первую очередь.

В другой (росписи в Вюрцбурге и некоторые в Мадриде) Тьеполо идет за Джованни Баттиста Пьяццеттой с его серо-буро-коричневыми приоритетами. Здесь больше тревоги, заката и запекшейся крови. Кирпичных складок уже не облаков, но туч с бледно-карминовым исподом. Умбры и ржи, бурых теней, песка и толченого камня по краям.

Наконец, в третьей, моей самой любимой, Тьеполо как бы продолжает с того места, где остановился Веронезе. Это даже не столько фрески в палаццо Лабиа и Дворца дожей («Венеция принимает дары Нептуна»), сколько дрожание намеренно нетвердой кисти в «Перенесении Святого Жилища Девы Марии в Лорето» из лондонской Национальной галереи и Галереи Академии в Венеции.

Там, где мазок нервный, а не сладкий; и где небеса проступают точно сквозь ряску заболоченного водоема. Там, где небо есть дно, а любая из наимпровизированных вершин почти повторяет береговую линию морской десны, оставленную прибоем. Там, где кисель загустевает сначала до состояния вранья, после – варенья, но, продолжая кипеть, в конечном счете вываривается в слитки янтаря. Голубого или желтого. Василькового или песчаного. В котором, как мухи, бабочки и прочая мелкая живность, навсегда застревают боги, цари и их челядь, их колесницы, складки причесок, одежд и порывы разноцветного ветра.

4

Дело даже не в красках и не в том, что принято называть палитрой, но в состоянии воздуха, точнее, света, которым он насыщен и который пропускает тени теней.

Может быть, эти три типа живописных дискурсов, как хотелось бы искусствоведам, не констатация разных вливаний, от Пьяццетты до Веронезе и обратно, но разные жанры, в которых Тьеполо творил: скажем, рассказ, повесть и роман. И в новелле, разумеется, складок будет меньше, а кислорода больше, а вот эпос обязан состоять из множества фигур – чтобы курсор зрачка не переставал метаться от одного края воздушного пролома (воздуховода, лунки) к другому, не в силах зацепиться за кого-нибудь окончательно.

Интересно было бы попытаться построить объемную модель тьеполовских небес, сделав ее такой, какой она могла бы быть в реале. Какой он ее себе представлял, пока творил. Точнее, то, что у него объективно получилось, если к этому подключить компьютерное моделирование.

Вышел бы, например, макет со срезанным, как у верхушки яйца, куполом какого-то грандиозного культового сооружения, смешивающего все архитектурные стили, от античности до псевдоампирных балюстрад, из которого вырастает, начинает вставать на дыбы и топорщиться многослойная, многоэтажная переменная облачность, перистая и кучевая. В которой, как в бассейне или открытом космосе, плавают фигуры богов и полуфигуры ангелов.

5

Мне всегда было интересно, куда они все плывут.

Искусствоведы, описывая очередной расписной потолок (скажем, в Мадриде), предлагают обратить внимание на то, что ни одна фигура здесь не имеет точки опоры, а я вспоминаю о греческих богах, имеющих, несмотря на все свои порхания, вполне конкретную гору Олимп.

Тем более что, если просмотреть десятки таких картин, начинают проступать и замечаться закономерности траекторий, будто бы диктуемые метафизической физикой, сформулированной каким-нибудь небесным Ньютоном.

Но самое интересное, о чем я любил размышлять, когда пялился на свои собственные, уральские, быстро бегущие высококучевые, слоистые, серебристые и кучево-дождевые: вот художник предъявил нам мельтешню богов и героев, замерших на мгновение для того, чтобы Тьеполо перенес их на рабочий стол, а дальше что? Что будет, когда они отпозируют и поплывут по небу дальше?

Или не поплывут, но рассыплются вместе со сломом «композиции», чтобы перетекать друг в дружку, как это принято у сущностей, надмирных и невесомых? Или все-таки весомых? Или же запредельных и оттого весящих не более моей собственной тени?

Если пьеса не заканчивается смертью главного героя, как «Гамлет», то ее почти всегда можно продолжить. Точно так же можно, расколдовав мгновение, запустить в режим рапида бытовые сценки голландцев, малых и больших. Но что случится с персонажами Тьеполо, если их начать представлять в режиме фильма?