Музей воды. Венецианский дневник эпохи Твиттера

Скуола ди Сан-Джорджо дельи Скьявони (Scuola di San Giorgio degli Schiavoni)

Скуола эта древняя и небогатая, не Сан-Рокко: братство славянских республик хорватов оказалось двухэтажным и лишенным пафоса.

Это теперь Карпаччо – художник редкий и проверенный временем, а тогда, когда он писал свои разноцветные грезы, считалось, что стиль его (на фоне параллельно разрастающегося Ренессанса) безнадежно устарел, из-за чего его и смогли заказать себе не самые богатые жители Венеции.

Картины его, между прочим, и теперь свежи, как вчера написанные.

С улицы открываешь тяжелую дверь и тут же попадаешь в зал, где Карпаччо. Ни фойе, ни даже предбанника. Собственно, все, что нужно, вы уже увидели. Стоит тетушка, продающая билеты и запрещающая фотографировать, и вот он, почти квадрат, внутри которого светится нежное чудо.

Картины Карпаччо всегда вызывали у меня ощущение окон в какую-то параллельность или запредельность. Слишком чисты и ярки, несмотря на реставрации и подновления, цвета.

Хотя вряд ли Карпаччо можно реставрировать, настолько он тонок и тщателен, детален и мастеровит, чтобы повториться. То, что сам художник, застрявший между византийскими вливаниями и влияниями Ренессанса, понимал как собственную отсталость, вышло тупиковой – в смысле того, что «тема» раз и навсегда «закрыта», – но совершенно особой техникой письма. Фантастического натурализма.

В Венеции он да еще разве что Джентиле, старший из прославленных Беллини (не незаконнорожденный Джованни, у которого мадонны, сотканные из воздуха, а тот, у которого «Чудо Святого Креста на мосту Сан-Лоренцо», «Шествие на площади Сан-Марко», «Проповедь святого Марка в Александрии» и который работал в Константинополе на султана Мехмеда II), не по-венециански тщательны в смысле рисунка, контуров и четкости прорисовки отдельных деталей, точно разложенных, каждая отдельно, напоказ.

Для меня Карпаччо – пример того, что итальянская «живо-пись» (живое письмо) есть нечто особенное и совершенно отдельное от всех прочих национальных художественных школ.

Есть итальянцы, искусство которых дышит естественностью и правдой внутренней жизни, какую бы сюрреальность они ни изображали, и есть все остальные, занимающиеся композицией или, скажем, цветовым решением. Итальянская живопись дышит. Дух веет именно здесь, так уж сошлось когда-то, что даже теперь волнует и радует струением, непрекращающимися внутренними движениями.

Несмотря на постепенность, которой требует рассматривание этого кино, витражная четкость одномоментно валится на тебя со всех сторон.

Затем можно углубиться в детали: рассматривать чудище, побежденное Георгием, или пейзажи на дальнем плане, или же людей, участвующих в событиях, их позы, лица и одежды – особенно хороши голубые накидки и плащи монахов, разбегающихся в разные стороны при виде раненого льва, прирученного в пустыне Иеронимом, и монахи, отпевающие Иеронима в монастыре, – анализировать особенности сюжета, раскрывающего все новые и новые повороты, или любоваться полутонами и оттенками, сочиненными Карпаччо.

Едва уловимыми переходами от темно-зеленого, оливково-болотного, к светло-зеленому, слегка салатно-травяному. Бордовыми пятнами одежд богатых сановников. Разбросанными по Ливии, которую художник никогда не видел и представлял себе в виде Венето, костями людей, съеденных чудищем: руки, ноги, головы, тулова раскиданы…

В этом нет ни капли наивности или простодушия, все уместно и органично, трезво и предельно расчетливо («поэзия не прихоть полубога, а хищный глазомер простого столяра»), особенно на фоне второго этажа.

Здесь, видимо, был зал для торжеств. Потолок расчерчен на отдельные небольшие пространства разной формы, внутри которых небольшие плафоны Бастиана де Мурана, обрамленные богатыми украшениями и лепниной (важно: потолок первого этажа красив, но практически нейтрален, расписанные деревянные балки, образующие строгий ритм, никак не отвлекают от картин).

По стенам – нижние части стен этой залы закрыты дубовыми панелями – идут групповые и персональные изображения членов братства. Лица этих людей неуловимо похожи на украинских гетманов и русских князей.

И правда, схематичные, весьма примитивные изображения больше напоминают надгробные портреты: на первом плане, в левом или в правом углу, крупно даются погрудные изображения чернявых парубков, фотографирующихся на фоне плавающих в собственном соку библейских сцен.