Муж и жена – одна сатана

Отмотаем назад, к поэту Лукину! Не удивлюсь, если наши потомки, Серкидон, назовут Евгения Лукина гениальным поэтом. Только гений обладает даром выхватывать из моря слов … Нет, не так. Прочь банальности! Представим себе огромный вишнёвый сад, из него Мастер выносит две вишенки, самые вкусные, самые красивые, самые ТЕ.

Пушкинское «Мороз и солнце – день чудесный!», лермонтовское – «Слуга царю, отец солдатам», лукинское «лохмат и гениален». Умри, Денис, лучше не скажешь! Именно так сказал Григорий Александрович Потёмкин автору пьесы «Недоросль» Денису Фонвизину после премьеры в 1782году. И это стало крылатой фразой!

Лохматость мужа, как прочие издержки гениальности, Женни выдержала достойно. А могла бы пожаловаться: «Душит…это невозможно… запуталась…» Подобные жалобы стали слышны от коммунистов двадцатого века, заплутавших в марксовой бороде…

Но впервые на моей памяти против означенного атрибута величественности выступил английский писатель Герберт Уэллс63:

«Около двух третей лица Маркса покрывает борода, широкая, торжественная, густая, скучная борода, короткая, которая, вероятно, причиняла своему хозяину много неудобств в повседневной жизни. Такая борода не вырастает сама собой; её холят, лелеют и патриархально возносят над миром. Своим бессмысленным изобилием она чрезвычайно похожа на «Капитал»; и то человеческое, что остаётся от лица, смотрит поверх неё совиным взглядом, словно желая знать, какое впечатление эта растительность производит на мир. Вездесущее изображение этой бороды раздражало меня всё больше и больше. Мне неудержимо захотелось обрить Карла Маркса».

Ну что тут сказать, или Герберт Уэллс заподозрил в обладателе буйной растительности писателя-фантаста с потенциалом большим, чем у него самого, или, читая «Капитал», мягко скажем, понял не всё.

Вильгельм Либкхнет таким горе-читателям говорил, что жаловаться надо не на Маркса, «а на собственную ленность и неспособность к мышлению»64.

Человек, способный к мышлению весьма и весьма – Франц Меринг65 – автор самой подробной биографии Маркса, понял его отнюдь не верхоглядно:

«Карл Маркс был титаном мысли, несгибаемым борцом, непреклонным в идейной схватке с противником, человеком великой мощи и сурового величия».

Такой портрет, не знаю, как Вам, Серкидон, мне знаком со школьной скамьи. А вот чего я не знал, но тоже богато сказано. Один из молодых поклонников Маркса левый гегельянец Мозес Гесс66: «Представьте себе Руссо, Вольтера, Гольбаха, Лессинга, Гейне и Гегеля в одном лице… И перед тобою будет доктор Маркс».

Слоняясь по Европе, пушкинист Анненков встречался (надо же!), а затем и состоял в переписке с Марксом. Хотел я приписать «наш пострел везде поспел», но из уважения к литературному наследию Павла Васильевича не позволил себе этакую фривольность.

П.В. Анненков:

«Маркс представлял из себя тип человека, сложенного из энергии, воли и несокрушимого убеждения, – тип, крайне замечательный и по внешности. С густой черной шапкой волос на голове, с волосистыми руками, в пальто, застегнутом наискось, он имел, однако же, вид человека, имеющего право и власть требовать уважения, каким бы ни являлся перед вами и что бы ни делал. Все его движения были угловаты, но смелы и самонадеянны, все приёмы шли наперекор с принятыми обрядами в людских сношениях, но были горды и как-то презрительны…»67.

Буржуазная пресса. Эта продажная дама всегда рисовала Маркса желчным, циничным, грубым, саркастичным, изрыгавшим проклятия и непристойности. Для буржуа Маркс был исчадием ада.

Да, «он к врагу вставал железа твёрже»68, но «к товарищу милел людскою лаской»69. Многие члены Интернационала оценили и до конца жизни запомнили гостеприимность и отеческую заботу мэтра. А за бокалом вина да в обществе прекрасных дам ничего нудного и высокомерного не оставалось в Марксе: ироничный, компанейский, бесконечно остроумный. Когда же заходила речь о литературе, все замолкали, Маркс цитировал писателей Европы страницами, причём на языке оригинала.

Жаль, что такого искромётного Маркса не видел и не слышал его потенциальный цирюльник Уэллс. Но ведь Герберту в ту пору было лет семь-восемь, а маленьким мальчикам вино наливать не положено.

Ну вот, начинали мы с Вами по-серьёзному, а к концу письма скатились к застолью. А праздновать нам рановато.

Крепко жму Вашу руку, и до следующего письма.

-13-

Приветствую Вас, Серкидон!

Ну что, мой революционный собрат, «весь мир насилья мы разрушим»70? Но, позвольте, чуть позже, пока же добавим в повествование эротику. Дабы Вы не заскучали.

Впервые Женни увидела Карла голеньким (и без бороды!), когда ей было четыре года. «Какой славный малыш!» – воскликнула девочка. Малышу было то ли два, то ли три месяца, а на дворе – лето Господне 1818 года. Прусский город Трир, и четверть века до их свадьбы…

Они часто виделись, Женни и старшая сестра Карла Софи были подругами. Позже в письме к сыну глава семейства Генрих Маркс71 признавался, что «полюбил известную особу, как родное дитя»72.